Ленин и Троцкий. Путь к власти - [44]

Разумеется, эти идеи не были взяты с потолка. Они отражали тот двадцатилетний подъём капиталистической экономики, который фактически завершился к началу Первой мировой войны. Этот период, который отличала условная социальная стабильность и относительное улучшение уровня жизни, по крайней мере, верхних слоёв пролетариата в Германии, Великобритании, Франции и Бельгии, создал иллюзию, будто капитализм уверенно двигается к разрешению своих фундаментальных противоречий. Быстрый рост могучего влияния рабочих партий и профсоюзов породил привилегированный слой профсоюзных работников, парламентариев, муниципальных советников и партийных бюрократов, которые постепенно отдалялись от людей, интересы которых они, казалось бы, представляли. Этот слой, состоящий из вполне обеспеченных людей, убаюканных очевидным успехом капитализма, подготовил почву для ревизионизма, то есть для реакции мелкой буржуазии против бури и натиска классовой борьбы. На фоне этого крепла тоска по благам цивилизации и желанию мирного, гармоничного перехода к социализму в туманном, отдалённом будущем.

Павел Аксельрод отреагировал на статьи Бернштейна в «Нойе цайт» более терпимо, чем Плеханов, которого эти статьи, напомним, оскорбили. Более того, развёрнутая Бернштейном полемика деморализовала членов плехановской группы. К примеру, Вера Засулич, будучи весьма впечатлительным человеком, мучилась сомнениями. Только Георгий Валентинович демонстрировал стойкость духа, которая помогла ему сплотить своих соратников и принять сражение. Его статьи против Бернштейна и Конрада Шмидта о философии, в защиту диалектического материализма – блестящее выступление неутомимого борца и заступника за фундаментальные идеи марксизма. Ключевые фигуры левого крыла СДПГ – Роза Люксембург и Александр Парвус – поддержали критику идей Бернштейна. Что касается Карла Каутского, то его реакция на статьи в «Нойе цайт» потрясла Плеханова до глубины души.

Каутский, имевший репутацию блюстителя ортодоксального марксизма, был также близким товарищем Георгия Валентиновича. Но теперь, будучи одним из редакторов «Нойе цайт», Каутский не просто пропустил в печать резкие антимарксистские выпады, но и воздержался от какой бы то ни было публичной их критики. Дальнейшая история показала многозначительность этого молчания. Несмотря на то что Каутский был автором многих научных трудов о революции и классовой борьбе, его марксизм носил абстрактный, схоластический характер. Если Плеханов отнёсся к Бернштейну, как ко врагу, которого следует атаковать, посрамить и, если то потребуется, изгнать из рядов партии, то Каутский, видя в Бернштейне просто запутавшегося коллегу, считал, что теоретические чудачества не должны быть причиной разрыва дружеских отношений. Позиция Каутского ясно выражена в его письме к Аксельроду от 9 марта 1898 года. Отмечая статью Павла Борисовича против Бернштейна, Каутский писал:

«Мне очень интересно твоё мнение об Эде [Эдуарде Бернштейне]. В самом деле, я боюсь, что мы потеряем его. <…> Однако я от него ещё не отказываюсь и надеюсь, что когда он опять войдёт в личное – не письменное только – общение с нами, то в нашем Гамлете (sic!) вновь найдётся нечто от старого борца и он снова острие своей критики направит против врагов, а не против нас»^[122].

Под давлением Плеханова Каутский наконец выступил с публичным ответом. В его речи, преисполненной едва ли не извинительного тона, прозвучали такие слова: «Бернштейн не обескуражил нас, но заставил нас размышлять, будем ему за это благодарны»^[123]. Возмущённый этим, Плеханов написал Каутскому открытое письмо под названием «За что нам его благодарить?», в котором он, помимо прочего, поставил такой вопросы: «…Кому кем быть похороненным: социал-демократии Бернштейном или Бернштейну социал-демократией?»^[124]

В то время как члены группы «Освобождение труда» в резкой форме отреагировали на попытку Бернштейна размыть революционное учение Маркса, у лидера немецкой социал-демократии появились свои почитатели среди россиян. Прежде «экономизму» не хватало целостного теоретического содержания. Теперь же представители этого течения, прежде всего в эмиграции, жадно ухватились за идеи Бернштейна для оправдания своих оппортунистических тенденций. Хотя «Рабочая мысль» бежала от политических вопросов, как от чумы, она вполне определённо проводила на своих страницах реформистскую и антиреволюционную политику:

«Развитие фабричного законодательства, страхования рабочих, участия рабочих в прибыли, развитие профессиональных рабочих союзов постепенно будут превращать капиталистическое общество в социалистическое. <…> Не обострение нищеты пролетариата, не обострение его противоречий с капиталистами и не обострение противоречий самого капиталистического производства приведёт к социализму, а рост и развитие силы и влияния пролетариата»^[125].

Либеральная буржуазия оказывала давление на рабочее движение через идеологов «Рабочей мысли», в числе которых были в основном студенты и представители интеллигенции. Их неприкрытое восхищение идеями Бернштейна отнюдь не случайно. Они образовали своего рода российский вариант международного ревизионизма, который, в свою очередь, выражал на Западе интересы «прогрессивных» членов «среднего класса», которые сблизились с рабочим движением, когда стало ясно, что пролетариат превратился в мощную общественную силу и, следовательно, потенциальный источник рабочих мест, престижа и дохода. В самом деле, ещё на заре немецкой социал-демократии Энгельс предостерегал о пагубном влиянии катедер-социализма, намекая, в частности, на Евгения Дюринга, который предлагал свои услуги рабочему движению для убеждения его в необходимости классового сотрудничества.