Лекции о Лейбнице. 1980, 1986/87 - [5]

Неизбежно случается, что два великих философа бывают не согласны друг с другом в той мере, в какой каждый создает систему концептов, служащую ему референцией. Но судить надо не только по этому. Учеником вполне можно быть лишь локально, лишь по тому или иному вопросу: из философии можно брать фрагменты. Вы можете быть учеником того или иного философа в той мере, в какой вы считаете, что испытываете личную потребность именно в этом типе концептов. Концепты – это сигнатуры духа. Но это не означает, что все это происходит только в голове, так как концепты – это еще и образы жизни; и если философ мыслит не больше, чем художник или музыкант, то это происходит не по выбору и не благодаря рефлексии: разные виды деятельности определяются через творчество, а не через рефлексивное измерение. А коль скоро это так, то что означает: иметь потребность в том или ином концепте? Определенным образом я говорю себе, что понятия – это еще какие-то живые штуки, это такие штуковины с четырьмя лапами, они шевелятся, ну да! Что-то вроде цвета, что-то вроде звука. Концепты настолько живые, что можно сказать, что они вступают в отношения с тем, что кажется наиболее отдаленным от них, а именно с криком.

Некоторым образом, философ – это не тот, кто поет, а тот, кто кричит. Всякий раз, когда у вас возникает потребность кричать, я считаю, что вы недалеки от своего рода зова философии. Что означает, что концепт – это своего рода крик или своего рода форма крика? Вот что: иметь потребность в концепте означает хотеть иметь то, о чем следует кричать! Необходимо найти концепт для этого крика, вот… Можно кричать о тысяче вещей. Вообразите того, кто кричит: «как бы там ни было, должно быть, это имеет смысл». Это очень простой крик. Согласно моему определению, концепт есть форма крика, и мы сразу же видим целый ряд философов, которые сказали бы: «Да-да!» Это философы страсти, философы пафоса, в отличие от философов логоса. К примеру, Кьеркегор основывает всю свою философию на основополагающих криках.

Но Лейбниц принадлежит к великой рационалистической традиции. Вообразите Лейбница: в нем есть нечто сбивающее с толку. Это философ порядка; более того, порядка и полиции, во всех смыслах слова «полиция». Прежде всего в первом смысле слова «полиция», а именно: упорядоченная организация полиса. Он мыслит только в терминах порядка. В этом смысле он крайний реакционер, это друг порядка. Но, как ни странно, при своей любви к порядку и для того, чтобы этот порядок обосновать, он предается самой что ни на есть безумной страсти к творению концептов, какую только можно обнаружить в философии. Какие-то взъерошенные концепты, какие-то торчащие концепты, концепты в страшном беспорядке, сложнейшие концепты для оправдания того, что есть. Необходимо, чтобы у всякой вещи был смысл.

На самом деле существуют две разновидности философов, если вы примете определение, согласно которому философия есть деятельность, состоящая в творении концептов; есть те, кто занимается весьма трезвым созданием концептов; они создают концепты на уровне сингулярности, весьма отличающейся от других, и – в конечном счете – я грежу о своего рода количественном исчислении философов, когда их исчисляют в зависимости от числа концептов, которые носят их имя или придуманы ими. Если я говорю себе: «Декарт», то это очень трезвомыслящий тип создания концептов. История cogito такова: с исторической точки зрения мы всегда можем найти целую традицию, предшественников, однако это не препятствует тому, чтобы существовало нечто, подписанное именем Декарта в понятии cogito, а именно (в пропозиции может быть выражен концепт) пропозиция: «Я мыслю, следовательно, я есть» – вот подлинно новый концепт. Это – открытие субъективности, субъективности мыслящей. И подписано оно Декартом. Разумеется, можно всегда заняться поисками субъективности у Августина, можно посмотреть, не было ли это открытие подготовлено – разумеется, существует история концептов, но здесь стоит подпись «Декарт». Можно быстро окинуть взором всего Декарта, не правда ли? У него можно насчитать пять-шесть концептов. То, что он изобрел шесть понятий, – грандиозно, однако это трезвомыслящее творчество. Но ведь есть и отчаянные философы. Для них каждый концепт покрывает некую совокупность сингулярностей, и им необходимы всегда новые концепты. Мы присутствуем при бурном изобретении концептов. Типичный пример здесь – Лейбниц: он так и не кончил создавать новое заново. Вот все, объяснением чего я хотел бы заняться.

Это первый философ, который задумался о мощи немецкого языка в том, что касается концептов, ведь здесь немецкий – язык в высшей степени концептуальный и не случайно его также можно назвать великим языком крика. Многосторонняя деятельность – Лейбниц занимается всем подряд: величайший математик, величайший физик, очень хороший юрист, много занимался политикой, всегда на службе порядка. Он не останавливается, он всегда косится в сторону. Как-то Лейбниц посетил Спинозу (а это – анти-Лейбниц). Лейбниц заставил его читать рукописи, можно вообразить себе отчаявшегося Спинозу, задающего себе вопрос – чего же хочет этот тип. После этого, когда Спиноза оказался в опасности, Лейбниц говорит, что он приезжал к Спинозе не для того, чтобы с ним увидеться; он говорит, что приезжал надзирать за ним… Отвратительно. Лейбниц отвратителен. Даты жизни: 1646–1716. Это долгая жизнь, он попадает в переделки, но всегда остается на коне. Наконец, ему свойственен своего рода дьявольский юмор. Я бы сказал, что его система довольно-таки пирамидальна. Великая система Лейбница имеет несколько уровней. Ни один из этих уровней не является ошибочным, одни уровни символизируют другие, и Лейбниц – первый великий философ, который понимает деятельность и мысль как обширную символизацию.