Лекарство от зла - [5]

— Эй, что случилось? Что случилось?

Я знаю, что случилось. Я точно знаю, что случилось, но не скажу. Даже если она вынет у меня из груди сердце и будет сжимать его в руках до тех пор, пока оно не перестанет биться. Даже если запрет на замок мое счастье и выбросит его в канализацию. Даже если будет целовать меня теми же губами, которыми ела и пила. Господи, спаси меня! До тех пор, пока я молчу, ничего не произойдет… И без того я не собиралась болтать… только бы она не бросилась меня обнимать. Я этого не вынесу. Ее муж умер, потому что он не взял ключа от жизни, решил идти дальше. Он не сейчас умер, это случилось позже. Сейчас умру я, если она набросится на меня. Я знаю одну штуку: адреналин вливается в мою кровь в неограниченных количествах, челюсти сжимаются, я бледнею, потею, становлюсь прозрачной, я абсолютно незаметна. Если этот номер не пройдет, знаю еще один — могу упасть в обморок. Чего я жду? Мне необходимо расслабиться… Когда я стала взрослеть, то каждый раз перед месячными падала в обморок. Это было занятно. После третьего обморока все решили, что у меня низкое давление, и перестали обращать на меня внимание. Несмотря на это, меня освобождали от школы.

Слышу, как доктор говорит, чтобы все оставили меня в покое. Опять я не иду в школу. На меня накинули чужое одеяло. Меня увезут в больницу. Там белая плитка… Но номер получился. Теперь я могу упасть в обморок. Соседям объяснили, что я в шоке. Но в этом нет необходимости. Они все про меня знают, знают все о несчастных случаях, о нелепых смертях. Соседи не знают про Гогу. Он стал гомиком. Из-за моих месячных. Увидел меня, измазанную кровью, и его стошнило. Потом я встречала его. Он ходил под ручку с одним парнем из русской школы. Они целовались на скамейке в кустах. Меня не стошнило. Совесть схватила меня за ухо. Я раскаиваюсь! Раскаиваюсь! Я не надела чистые колготки. Может, я все-таки не зло?

— Хочешь, убежим?

— Куда?

— Куда глаза глядят.

— Давай.

— Хочешь, убежим в… Банское?

— Хочу.

Наконец попадаешь в незнакомое место, где время течет неведомым образом и живут незнакомые люди. Все другое. Хорошо.

Бывают и другие бегства. Бежишь и достигаешь холодильника, хватаешься за ручку и снова бежишь, но уже по Великим охотничьим полям.

Мой голос вернулся из ванной комнаты. Мокрый до костей. Он сообщил, что устал и ложится спать. Сказал не будить его, потому что завтра у него тяжелый день. Мои движущая и неподвижная половинки тоже заснули, как после бани. Не с кем поговорить. Опять я одна. Я уверена, что это мое время, но мое ли это место, не знаю. Сирены и воющие машины. Я еду. Куда еду?

Хочу заплакать и не могу. Мои слезы лежат в сундуке, который спрятан на дне морском под каким-то островом. На этом острове растет дерево, на это дерево села птица, в этой птице — яйцо, в яйце — цыпленок, цыпленок этот с одним пером, а на пере сидит вошка. У этой вошки — ключ от сундука.

Две головы

Я не одна в больничной палате. В кровати рядом с моей лежит женщина. Она вся забинтована. Тяжело дышит и стонет во сне. Мне тоже сделали укол. Женщина на соседней кровати плохо выглядит. Я знаю — почему. Она замужем. Врачи говорят, что это не страшно, но я-то лучше знаю, от этого иногда умирают. Она пойдет домой. Муж снова испортит ее и приведет, чтобы ее починили, а потом снова сломает, и когда ему надоест забирать ее починенную, он возьмет себе новую. Говорят, что мужчины — это неповзрослевшие дети. Дети обращаются с игрушками по-мужски.

— Хочешь, убежим в Банское?

— Хочу.

Куда я пойду? В Банское. Это сказочная страна, где можно играть в большого и сильного. Игра заканчивается, и ты ждешь, когда тебя заберут. Мама опаздывает. Ты плачешь. Чувствуешь себя брошенным. Других уже забрали, а ты один, от чего все внутри становится еще более пустым. Не каждый может убежать в Банское. Я могу. Я не теряюсь по дороге домой. Если меня не заберут, то я сама уйду.

Банское. Вечером какой-то глаз прилепился к щелке и жадно разглядывает, как я раздеваюсь. Считает оргазмы. Сморщенная рука хозяина ищет что-то в холщовых штанах. Вынимает ключи, сигареты, кусок колбасы, спички. Потом писает через окно, крепко держась за это самое. Потом снова смотрит и прислушивается. Банское. Деревянный пол. Мою доски. Меня бьют доской по голове. Я разжигаю печь и сплю на земле перед ней. Иногда сплю на кровати. Зависит от ситуации. Банское. Маленькие окошки, белые занавески и решетки. На меня смотрят сверху с улицы, и я смотрю. Вижу двоякое изображение. Перед глазами у меня летают мелкие мушки. Как я могла говорить, что не хочу убежать в Банское?

Женщина возле меня думает о своих компотах. От нее исходит аромат герани и сладкого сиропа. Фрукты в компоте похожи на кусочки медузы. Я родилась у моря, просто не могла родиться нигде в другом месте.

Я не убегу из этой комнаты, они сами меня отпустят. Люди знают обо мне все, а я ничего о себе не знаю. Это больница. Я не могу накрыться больничным одеялом с головой. Им накрывались столько чужих голов, выплевывали кровь, пускали слюни. Я не могу там спрятать свои секреты. Под одеялом теснятся и топчутся чужие тайны. Больница — не место для чужих тайн. Каждый поднимает одеяло и заглядывает под него. Если завтра меня спросят, что произошло, я скажу, что ЗНАЮ. Расскажу им с мельчайшими подробностями, как его рука прикоснулась к ручке холодильника, как он попытался ее отдернуть, но она приклеилась. Как она пожелтела и перестала быть его рукой, как пожелтело его лицо, глаза вытаращились, будто увидели что-то вдалеке… Но слепые глаза не могут…