Лекарство от верности - [4]

– Я отвезу вас домой. Вы далеко живете? – спросил благородный рыцарь.

И я уже знала, что вся школа наблюдает за нами. Я оперлась на его руку. Это была не привычная Вовкина рука. Чужая рука чужого мальчика. Но от нее исходило тепло, непомерно приятное и волнующее.

– На Большом, на Петроградской, здесь недалеко, – чуть громче прежнего произнесла я. Мы прошли по школьному коридору сквозь шеренгу любопытных глаз. Во дворе стояли бежевые «Жигули».

– Садитесь в машину, – Костя вежливо распахнул дверцу.

Я с трудом протиснулась в салон.

– Меня зовут Костей, а вас? – спросил он, поворачивая ключ зажигания.

– Варварой, – буркнула я, жутко злясь на маму.

Ведь это мама выбрала мне имя. Варвара, Варенька, Варюша, простое и грубое. Я всегда ненавидела это имя. Я даже не могла слышать, когда его произносили вслух другие, во мне сразу возникало труднопреодолимое желание – оглохнуть, причем немедленно. Сама себе я казалась девушкой с ведром. Вар-ва-ра. Мое имя, безусловно, произошло от варваров.

– Красивое имя. Варвара. Варя. Варюша, – сказал Константин.

Красивый юноша несколько раз кряду произнес ненавистное мне имя, но в его устах оно звучало иначе. Вдруг мое имя зазвучало таинственно и загадочно, будто кто-то осторожно и нежно потрогал фортепианные клавиши в ночной тишине, нечаянно вспугнув бесконечную ночь.

– Вам нравится мое имя? – изумилась я.

– Очень красивое имя, и фамилия, наверное, под стать? – спросил он.

Лучше бы не спрашивал. Я – Варвара Березкина. А могла, наверное, быть непосредственно Березиной, без колкого «к» посередке. Я опустила голову почти на колени, ниже уже некуда.

– Березкина, – прошептала я.

– Варвара Березкина, здорово! – восхищенно выдохнул Костя. – У красивой девушки должно быть красивое имя.

А мне внезапно стало дурно – для великолепного Константина я уже была настоящей девушкой. Пришлось позабыть про рваные колготки. Я зарделась, щеки разгорелись. Настоящая Варвара.

– Вот мы и на Большом, где ваш дом? – спросил Костя, и я со всего размаху опустилась на землю.

– Вот мой дом, – взмахнула я рукой и замерла.

На тротуаре перед моим домом стоял неприкаянный Вовка. Закусив губу, он смотрел на меня, будто хотел пронзить взглядом насквозь. Я почувствовала его боль, Вовке было больно. Его боль перешла ко мне, проникла в тело, руки сразу задрожали, пальцы выбили дробь на коленях. Костя удивленно посмотрел на меня.

– Не бойтесь, здесь никого нет. Вас никто не увидит, – сказал он. Костя чувствовал мою боль, переживал мой стыд. В первый раз я ощутила разнополярность восприятия. Все люди переживают эмоции по-разному, и в то же время одинаково. Я вышла из машины. Подошла к Вовке. Послала воздушный поцелуй Косте. Все сделала правильно. И все равно совершила ошибку. Так обычно бывает во взрослой жизни, вроде бы все делаешь как надо, но все верное и правильное тут же превращается в страшную и непоправимую беду. Костя тут же уехал с каменным, абсолютно непроницаемым лицом. А мы с Вовкой остались вдвоем на проспекте.

– Кто это был? – спросил Вовка.

Он спросил строгим тоном отца и мужа, будто справлялся о полученных отметках в школе. У моего мужа всегда был слишком строгий голос с суровой ноткой, как у привередливого начальника.

– Костя. Наш новый ученик, – ответила я, капризно передернув плечами. – Предложил подвезти меня. У меня небольшая неприятность. Вот, посмотри, что случилось.

Рваные чулки больше не беспокоили меня. Смущение исчезло. Странно, но перед Вовкой у меня не возникало чувства стыда. Я могла бы раздеться перед ним донага. И вдруг я почувствовала, как застучало мое сердце. До этой минуты я никогда не думала, не знала, что могу стоять перед ним в чем мать родила, что могу быть нагой и невинной одновременно.

– Никогда больше не делай этого.

До меня донесся строгий Вовкин голос: «Никогда, нигде и ни с кем». Я покорно качнула головой, дескать, больше не буду, что за проблемы, не волнуйся. И мы вошли в парадное, молча поднялись по лестнице. Истертые ступени казались огромными и высокими, как в далеком детском саду. Все было как тогда, трудное восхождение наверх. В комнате Вовка молча уткнулся мне в грудь. Я отпрянула. Слишком резкий жест, совсем не театральный, естественный. Вовка глухо застонал от страшной боли. И я вновь прильнула к нему. Как в детстве. Он был для меня самым близким и родным человеком. Его боль – моя боль. Его любовь – моя любовь. Так мы и стояли, пока не пришла мама. Она вошла в комнату без стука. И приняла ситуацию как должное. Мама все поняла, она не стала браниться. Ни одного слова упрека, мама сделала вид, что все происходящее имеет глубокий смысл. Наверное, она уже тогда знала, что безнадежно больна, и боялась оставить меня одну. Она передавала меня с рук на руки. И очень хотела, чтобы эти руки были сильными и надежными.

* * *

Мама умерла неожиданно. Во сне. В воскресенье. Утром. Я проснулась от яркого солнца. Солнечные зайцы ползали по моим щекам. Жарко и душно. И вдруг я зажмурилась от страха, осознав, что мамы больше нет. Она есть, но ее уже нет. Кто-то лежит на кровати, но мамы больше не существует. Наверное, это и есть одиночество.