Лекарство от верности - [5]

– Мама? – сказала я тонким голосом.

Мой голос повис в воздухе. Я даже видела его со стороны, он раскачивался из стороны в сторону на легкой и прозрачной паутинке. Голос немного покачался и упал, разбившись вдребезги, осколки разлетелись по комнате.

– Мама-а-а! – но мама не обратила на мой крик никакого внимания. Она лежала неподвижно, не шевелясь. Мама навсегда слилась с вечностью. Я медленно привстала, не глядя на стылую кровать, босиком выбежала в коридор. Соседка стояла под дверью. Она всегда стояла на этом месте, здесь была ее жизнь, она охраняла нас, как цепной пес, не зная сна и покоя.

– Мама не просыпается, – растерянно пробормотала я, – посмотрите, пожалуйста, что с ней. Я боюсь. Я боюсь! Боюсь-боюсь-боюсь!

Мой пронзительный голос вновь улетел наверх, повис на электрической проводке, видимо, застрял между лампочкой и шнуром. Соседка вздрогнула.

– А ты ее потолкай, потолкай легонечко, вдруг она проснется, – сказала она.

Я без сил упала на соседку, сползая вниз, на пол, и она обняла меня, удерживая на своей груди, рыдающую, осиротевшую. Соседка искренне сочувствовала мне, ведь я была частью смысла ее бытия. Она прошла в комнату, потрогала мамин лоб, подержала на весу гипсовую руку и обреченно покачала головой. Пол плавно поехал по стене, переместился наверх, вновь обрушился вниз, и я потеряла сознание, упустила его. И не смогла догнать. Ведь за сознанием не угонишься. Страшная житейская корь вновь затянула меня в свое болото, погрузив в черную бездну. Там было пусто, мрачно, тоскливо, и очень одиноко. Но я знала, что я еще есть, я не исчезла. Мое перевернутое сознание не покинуло меня, я очнулась от ласкового прикосновения. Надо мной склонился Вовка. Тогда я еще не знала, что он будет моим мужем. А может быть, я знала это всегда.

* * *

– Все позади. Кризис прошел, – сказал Вовка.

– Какой кризис? Где моя мама, что с ней? – я приподняла голову и тут же опустила на подушку.

Голова заметно отяжелела, будто в нее налили расплавленное олово.

– Ты болела, слишком долго болела, – сказал он, – но теперь все позади. Подожди. Тебе нельзя волноваться. Выпей лекарство.

– Не хочу, – я сердито оттолкнула его руку с каким-то терпким пахучим снадобьем. – Где моя мама?

Я смотрела ему в глаза. Он не отвел взгляд. Не спрятался, не испугался. Он вел себя как взрослый мужчина.

– Мамы больше нет. Она умерла. Сердечная недостаточность. Успокойся. Скоро мы поедем к ней. Она ждет тебя. Ты же не успела попрощаться.

Вовка говорил взрослые слова, мудрые и успокаивающие. Они подействовали на меня, как лекарство. Я уснула. Мне приснилась мама. В крепдешиновом платье, с осиной талией, в туфельках на тонких шпильках, в ореоле пышных волос. Она бежала мне навстречу, спешила, будто боялась опоздать. И все равно опоздала. Между нами разлилась река. Темная, мутная, грязная река времени. Берег стремительно отдалялся от меня. Я бежала по воде, но мама уже растаяла. Только крепдешиновое платье развевалось на холодном ветру. Я стояла в холодной воде и с тоской смотрела на удаляющийся берег. Ощущение сиротства входило в меня, как отдельный орган, как коленная чашечка. Теперь мне придется жить с этим органом, с этим состоянием. Я уже никогда не избавлюсь от него. Оно будет жить во мне, руководить моими поступками, желаниями, настроением. Никакая река не сможет поглотить это состояние. Человеческий орган невозможно удалить без вреда для организма. Нужно привыкнуть, сжиться с ним. Вода хлынула откуда-то сверху, затопила меня почти с головой. Я вздрогнула и проснулась. Страх ушел. Сиротство осталось. И Вовка все понял. Он погладил мою руку. В эту минуту Вовка стал для меня отцом и матерью, братом и сестрой. Он стал моей жизнью. Я заплакала. Теперь у меня было все. Но сиротство жило во мне, и оно уже никуда не денется. И Вовка никуда не денется. И мы покинем этот мир вместе. Ведь у нас была общая жизнь. Одна на всех.

* * *

Когда умерла мама, мне было шестнадцать. Оставался еще один школьный год, последний год юности. Кроме комнаты в коммунальной квартире у меня ничего не было. Мама ушла в небытие, оставив мне пенсию, в общем-то на жизнь хватало. Соседка помогла оформить документы в собесе. Мне выдали удостоверение пенсионера. Вовка заходил ко мне каждый день. Сначала он неловко топтался на пороге, затем подходил к столу и выкладывал продукты из пакетов. Он добровольно взял на себя заботу об осиротевшей девочке, будто не видел, что я давно превратилась в девушку.

Мы все незаметно выросли. Приметный своей удивительной красотой Константин часто заезжал за мной на бежевых «Жигулях». Долго сигналил внизу, а весь дом сторожил нас, высматривая из окон, когда я выбегу к нему. Особенно старалась моя соседка. В ее комнате форточка вообще никогда не закрывалась. Иногда мы с Константином прогуливались по Петровской набережной – свежий ветер, пенистые волны, суровые пушки на «Авроре». Я полюбила необычные интимные прогулки. Разумеется, я старалась, чтобы о наших свиданиях Вовка не догадывался. Не хотела причинять ему боль, не хотела, чтобы он корчился в судорогах от невыносимой муки. Константин все понимал, молчал, иногда просовывал руку под мой локоть, бормотал что-то шутливое, видимо, хотел развеселить. Уныние, поселившееся в моем сердце после смерти мамы, уже не оставляло меня ни на минуту. Я могла смеяться, шутить, дурачиться, но вместе со мной смеялось и дурачилось вечное уныние.