Лекарство от нерешительности - [66]

Рассвет был лавандового оттенка и в вихляющихся ослепительных крапинках; мы уселись на крашеные металлические ступени и по очереди стали курить последнюю сигарету, экспроприированную у Дэна (он в очередной раз завязал).

— Ты куришь? — спросила Ванита.

Я интенсивно замотал головой:

— Никогда.

— И я не курю. Отвратительная привычка. — Ванита засмеялась, поежилась и снова затянулась.

— Замерзла?

— Не замерзну, пока сама не признаюсь. Двайт, спасибо тебе за вечер. Именно из-за таких, как ты и твои друзья, родители и не пускали меня в Нью-Йорк. Ах, Нью-Йорк… — произнесла Ванита.

Над домами, как два стража, возвышались башни-близнецы. На другой стороне улицы дремали, изогнувшись буквой зю и чудом не падая во сне, такие же пожарные лестницы. В общем, город контрастов в этот час казался особенно романтичным.

— Как насчет Бхагавад Гиты? — Вообще-то я имел в виду Камасутру.

Ванита вскинула изогнутые брови.

— Мне импонирует идея «удовольствие без оргазма». В смысле, как ты думаешь, если не зацикливаться на оргазме?..

— То что?

— То его проще будет достичь?

Ванита сочла, что улыбка вполне сойдет за ответ; мы направились в мой закуток и там, словно свободные представители грядущей благословенной расы, еще не достигшие половой зрелости, занимались петтингом, избегая оргазма, до тех пор, пока Ванита не сказала, что ей пора на работу.

— На работу? А как же бюллетень?

— Надо, Двайт, надо. На днях увидимся?

— Вставай. — Дэн тряс меня за плечо, как какую-нибудь яблоню.

— Не смей меня будить! — огрызнулся я. — Мы же решили больше не работать.

— Я и не говорю «работай». Я говорю «вставай».

Дэн стащил с меня стеганое одеяло.

— Иди за мной, — велел он.

При нашем появлении в гостиной лампа отрыгнула очередной неосязаемый психоделический сгусток. Босые пятки слегка прилипали к дощатому полу. Вокруг, словно цветы с целлофановой сакуры, розовели обертки от чупа-чупса.

Я выглянул в окно и проследовал за Дэном к пожарному выходу. В утреннем воздухе еще витали флюиды Ванитиного дыхания; из района пяток поднялась легкая дрожь, когда они (флюиды) запутались в шерсти у меня на икрах. Я стал взбираться по узким металлическим ступеням пожарной лестницы, и под ложечкой приятно захолодило: пальцы на ногах оказались цепкими, почти как у примата. Однако меня не отпускало ощущение, что происходит нечто скверное. Возможно, ощущение это возникло из-за воя сирен.

— Иди-иди, — подгонял Дэн.

— Хорошего ждать не приходится, да?

Зачем тогда торопиться? Может, лучше помешкать? И все-таки я в конце концов вылез на крышу. Там уже торчали Санч, Форд и Кэт, в разной степени раздетые и поглощенные происходящим. Я посмотрел туда, куда смотрели все. Из пробоины в боковой стене башни, в шести кварталах от нас, вырывался огромный сгусток дыма. Мне казалось, что все происходит в телевизоре. И вдруг, как муха, ползущая по экрану снизу вверх, на фоне массивных зданий, а затем и на фоне безоблачного неба, возникло нечто крохотное и назойливое.

— Это что, бомба?

— Предположительно самолет, — сказал Санч.

Форд:

— Пора тебе назад в летную школу, старина.

— Ну ладно, у нас же их две, — сказал я, имея в виду башни. По инерции вчерашнего оптимизма я пытался во всем видеть положительную сторону. — Обычно в городе только одно высокое здание, поэтому… — «Муха», следовавшая с юго-запада, взбивала за собой белую полоску. — Смотрите! Еще самолет! — Я глазам не верил. — Он летит на помощь первому! Или, может, в него пересадят всех пасса…

Глава девятнадцатая

Проснувшись, я к собственному ужасу обнаружил, что все еще нахожусь в Oriente. С тоской я натянул пахнущую вчерашним днем футболку, откинул москитную сетку, осмотрелся в поисках пауков и выбрался из палатки на нетвердых, как с похмелья, ногах. Эдвину и Бриджид я адресовал виноватую улыбку магната, разорившегося на бобохуаризе; Бриджид вдобавок в качестве компенсации за моральный ущерб имела удовольствие лицезреть ссутуленные плечи приговоренного за сексуальные домогательства.

До полудня я плелся за Эдвином и Бриджид, чавкая сапогами в патоке серебряного света. Сверху, с монструозных деревьев, то и дело срывались крупные теплые капли — ночью прошел ливень.

Мне было нестерпимо стыдно за вчерашний идиотский энтузиазм, а также отчасти стыдно за всю свою удобную жизнь. Личная составляющая этой самой жизни — оказавшаяся на поверку ее единственной составляющей — истончилась, как пролитый на пол клейстер; я жаждал поскорее выбраться из дезориентирующей Oriente, вернуться домой и продолжить мною лично разработанную версию непредосудительного американского стиля жизни, в которой не предусмотрено никаких притязаний. Точнее, я сам не знал, чего хочу. Но я твердо решил, как только мы выберемся из сельвы, распрощаться с Бриджид, сесть в автобус до Кито (пожалуй, захватив с собой несколько корней бобохуаризы) и улететь из Эквадора. «Абулиникс» ли подействовал, или самовнушение, на котором зиждется польза от БАДов, а я принял решение на всю оставшуюся жизнь: как только вернусь в Штаты и найду новую работу, столь же непыльную, сколь и предыдущая, перестать забивать себе голову решениями. (Подумать только, до чего незаметно тоска переросла в злость…) Едва я окажусь в удобном кресле; в собственном доме, обработанном от пауков; перед телевизором за просмотром качественного шоу; едва я смогу есть нормальную американскую еду, сидя по-человечески за столом на стуле с мягкой обивкой; каждый день надевать чистое белье, залезать под горячий душ, когда вздумается; пользоваться пеной для бритья, станком со сменными кассетами и шампунем с кондиционером; едва вокруг перестанет чавкать сельва — жизнь покажется мне удивительной и прекрасной. А если моим детям она таковой не покажется, если они станут стыдиться своего инертного отца, я им задам. Сопляки, что бы они понимали!