Лекарство от нерешительности - [49]

— Двайт, я же только что из сельвы. Теперь я хочу куда-нибудь, где… где весело.

— А в сельве разве не весело?

— Обхохочешься, — буркнула Бриджид.

— Обхохочешься! — радостно повторил Эдвин. — Обхохочешься! — заверил он и стал произносить это слово на все лады, надеясь, что хоть одна интонация, да убедит нас принять его предложение.

Я же сделал важное в своей парадоксальности открытие: я так жаждал побыть наедине с Бриджид, что мне хотелось несколько отложить это «наедине». Целых десять лет, если не больше, я менял девушек как перчатки (порой между двумя любовницами и недели не проходило); будто заядлый курильщик, я зажигал очередной роман от окурка предыдущего, часто не успевая между затяжками глотнуть воздуха. И мне ужасно нравилась нынешняя моя без-Ванитность в сочетании с близостью Бриджид — сравнительно миниатюрной, подвижной, немного недовольной Бриджид с миндалевидными глазами. Я хотел выждать, пока «абулиникс» вступит в свои права и убедит меня начать с ней отношения — или отказаться от этой затеи.

Наконец Бриджид, под двойным напором со стороны меня и Эдвина (как выяснилось, представители племени пожирателей обезьян напирают совершенно так же, как представители племени пожирателей картошки по-бельгийски), согласилась.

— Двое против одного. Вы победили. С вами все ясно — ты, Двайт, хочешь повеселиться, а Эдвин хочет заработать.

— А еще, — сказал я, стараясь произвести впечатление чуткого человека, — еще я хочу понять, откуда ты пришла.

— От верблюда, — отрезала Бриджид.

Глава тринадцатая

А теперь я, с вашего позволения, сделаю монтаж — вырежу первые два дня путешествия. Читайте текст бегущей строкой. В процессе продвижения по сельве главные герои пришли почти к полному взаимопониманию. Они резвились, как дети, причем героиня, позволив герою втянуть себя в приключение под руководством второстепенного персонажа (получившего по сто долларов от каждого из главных), заметно повеселела, больше не бурчала и не хмурилась.

Видавший виды джип, управляемый безбашенным Эдвином, пробуксовывает на размытой дороге, Бриджид и Двайт любуются многочисленными водопадами. Наконец искатели приключений проезжают контрольно-пропускной пункт в засиженном мухами пограничном городишке под названием Пуйо и оказываются в сельве. Бриджид переводит с испанского на английский и обратно, попутно демонстрируя собственные весьма впечатляющие познания в местной флоре и фауне; к последним относятся лианы, напоминающие реквизит фильма о Тарзане, кайманы, часами выжидающие под водой, прикинувшись бревнами и выставив на поверхность одни только выпуклые ноздри, а также муравьи-листорезы, в затылок следующие по тропе с кусочками листьев на спинах, будто флотилия крошечных парусников. В первый вечер лагерь разбивается на высоком берегу, и путешественники наблюдают, как отраженное небо, блестящее, словно литое серебро, зашкуривает внезапно налетевший ливень; когда же он не менее внезапно прекращается, легкие их заполняет густой аптечный запах — из глубины сельвы тянет камфарой, мазью от боли в суставах и бог знает чем еще. Путешественники сидят вокруг походной плиты, лица их от москитов повязаны банданами, Бриджид смотрит на чадящую свечу, как анархист на совещание Большой Шестерки, и этот факт, а также присутствие Эдвина, да еще, пожалуй, назойливый звон насекомых, смягчает, или притормаживает, электрические разряды между героем и героиней; немалую роль в процессе смягчения и торможения играют их диаметрально противоположные взгляды на жизнь, а также полученное ими воспитание. И все же герой и героиня сочувствуют взглядам друг друга; впрочем, не исключено, что путешествующие по сельве вообще склонны к сочувствию, особенно по утрам, когда солнечные лучи прорезают клубы пара, как в бане. Бриджид и Двайт, проснувшись, лезут в лодку-долбленку, и та под управлением Эдвина скользит вниз по течению. Веслами Эдвину служат обрывки хлопчатобумажных жалюзи с виниловым покрытием. Вскоре лодка причаливает, путешественники высаживаются на серый песок, смешанный с гравием, чтобы забраться еще глубже в сельву. На сей раз на них резиновые сапоги и толстый слой репеллента. Над головами надрываются обезьяны-ревуны, и Двайт отмечает, что крики их — точь-в-точь плач человеческих младенцев. Он наблюдает, как в душистой влажной тьме изредка вспыхивают красные, несколько приплюснутые гроздья геликоний[29]; такая же красная подсветка у неопознанных монструозных, поразительно неприличных на вид корней, истекающих бесцветным соком; еще реже — и гораздо ярче — сияет водопад, открывающийся на прогалине: косые лучи заходящего солнца золотят воду, что низвергается будто с зеленой стены, и сразу хочется раздеться до белья (Эдвин, впрочем, и так в одном белье) и нырнуть в самую пучину, в грохот и радужные брызги. Вечером второго дня лагерь разбивают на возвышенности, позволяющей обозревать реку и рваные силуэты дальних гор, травленные на сизом небе: через несколько минут, когда небо станет совсем темным, следов иглы гравера и видно не будет. Фонарики выхватывают из мрака любопытные глаза древесных существ — паукообразных обезьян, как Эдвин с помощью Бриджид объясняет Двайту, — чтобы через секунду удивить обоих, вытащив из колчана, прикрепленного к рюкзаку, бамбуковую стрелу с отравленным наконечником и одним точным выдохом пустив ее в ночь.