Лекарство от нерешительности - [48]

— Завтра едем в Кункалбамбу? — спросил я.

— Да, и опять на автобусе, — вздохнула Бриджид.

Глава двенадцатая

Утром мы снова вскинули на плечи рюкзаки и двинули на вокзал. Свет поднимался над пыльной улицей клубами, будто по ней хлопали выбивалкой для ковров; близость гор давила на домишки, заставляя их втягивать крыши, во мне же пузырилась радостная решимость. Правда, Бриджид смотрела хмуро: возможно, она все еще жалела, что я — не Наташа; возможно даже, она думала, будто я жалею, что она — не Наташа.

Я было собрался прояснить ситуацию, но тут из темной лавки, на бегу поддерживая спадающие шорты, выскочил парень в очках и одном резиновом сапоге. Маленький, коренастый, смуглый, будто загримированный под тиковое дерево, он бежал и кричал «Бри́джида! Бри́джида!», и в его устах это звучало как «Эврика! Эврика!».

Тревога на лице Бриджид сменилась удивлением, затем радостью, которая, в свою очередь, превратилась в жалость, когда Бриджид, стряхнув рюкзак, бросилась на шею этому кривоножке, а он стиснул ее, как клещами. Обнимаясь, Бриджид и кривоножка производили впечатление многочисленного и эмоционального семейства. Они стукнулись плечами и прижались друг к другу лбами, что предположительно было в обычаях некоего малоизученного племени. С минуту они взволнованно говорили по-испански, затем Бриджид подтолкнула кривоножку ко мне. Черные волосы у него были подстрижены «под горшок», как у мальчика, отправленного в частную школу, в широконосом лице застенчивость боролась с беззащитностью за процентное соотношение. Кривоножка выбросил вперед правую руку, шагнул ко мне и представился Эдвином — по крайней мере я так расслышал.

— Estoy[25] Двайт Уилмердинг, — отважился я. — Me han robado[26].

Наверное, я выдал не ту фразу из разговорника. Потому что Эдвин как-то смутился. Зато Бриджид Эдвиновы слова удивили гораздо больше, чем мой испанский.

— Его зовут не Эдвин.

— Si, — подтвердил Эдвин в мою сторону. — Me llamo[27] Эдвин.

Я в знак согласия кивнул сначала Бриджид/Бри́джиде, затем Эдвину/не-Эдвину и предоставил им самим разбираться, кто есть кто. После короткого совещания Бриджид мрачно сказала:

— Ладно, теперь он Эдвин.

Выяснилось, что, когда Бриджид в научных целях жила в его кочующем по Oriente племени, Эдвин звался Дайка.

— Да ну? Как-как называется племя? Где-где оно кочует?

— Oriente значит восток, сельва, Амазония.

Оказывается, в Эдвиновом племени Бриджид провела последние четыре месяца, в то время как сам Эдвин не видел родичей полтора года, с тех самых пор, как они откочевали вниз по реке, а он решил зарабатывать на жизнь гидом по дебрям Амазонии.

— А я не видела Дайку — точнее, Эдвина, — целых…

— Почему он сменил имя?

— Он говорит, потому что захотел походить на каннибалов.

Я кивнул Эдвину, имея в виду одобрить благоразумность такого желания.

— Они называют каннибалами всех, кто не является хапони, — пояснила Бриджид.

— Так они вегетарианцы? В смысле — племя хапони? Которое кочует по Oriente?

Бриджид рассмеялась.

— Что ты! Они едят обезьян, капибар, пеккари, тапиров и множество других животных.

По крайней мере я знал, кто такие обезьяны.

— Они едят обезьян, а нас называют каннибалами? Обезьяны — это же приматы. Как люди. Посмотрите хоть на меня. Видите, какой я волосатый?

— Я заметила, — произнесла Бриджид до обидного равнодушно.

— Мы не каннибалы. Кто угодно, только не каннибалы. Нам всего-то и надо, что хорошо выглядеть да иметь источники дешевой энергии. Как бы нас получше назвать?

Пока я произносил эту тираду, Эдвин принялся во второй раз трясти мне руку и энергично говорить по-испански. Я уловил слова hombre afortunado[28].

— Что-что?

— Он тебя поздравляет, — хихикнула Бриджид. — Он говорит, что для медового месяца нет ничего лучше Oriente.

Бриджид принялась что-то объяснять Эдвину. Эдвин взглядом выразил мне свои самые искренние соболезнования.

— Я ему сказала, что мы не женаты. Он выразил надежду, что мы хоть немножко помолвлены; пришлось его снова разочаровать. — Тут выражение лица Бриджид, по обыкновению, мгновенно изменилось. — У него здесь, в Баньосе, невеста, и он водит туристов в сельву, чтобы заработать на свадьбу.

Эдвин бросил на меня взгляд, который, по его представлениям, должен был вызвать море сочувствия.

— У него пока недостаточно денег. Он не умеет делать себе рекламу.

В это слабо верилось. Потому что Эдвин теперь переключился на меня. С достойным лучшего применения жаром он рисовал совершенно непонятные, но от этого не менее заманчивые перспективы и очень скоро совершенно меня убедил.

— Бриджид, а что он сказал?

Она почему-то не хотела переводить, но я был настойчив.

— Он предлагает экскурсию по сельве. — Бриджид смотрела в сторону, будто обращаясь к кому-то четвертому. — Он говорит, что за пять дней можно забраться в самую глушь. Однако… — Тут она заговорила по-испански, причем я уловил слово «Кункалбамба». Надежда постепенно сползала с Эдвинова лица.

— Да, — сказал я. — Пойдем с Эдвином. Пойдем в Oriente. — Мне нравилась иностранность этого слова (точно такое же впечатление в свое время на меня произвело имя «Наташа»); вспомнились и Ниттелевы рассуждения о чудодейственной силе шороха листьев. — Кункалбамба не убежит.