Лекарство от нерешительности - [51]

— Нас учат не романтизировать представителей культур, которых мы не понимаем, не пытаться говорить от их лица. Вот почему твоя сестра занимается Америкой — сейчас модно исследовать самих себя, свои корни. Но я, конечно, все равно романтизирую. Наверняка этим занимаются все антропологи. Нам хочется найти культуру принципиально новую. А хапони… Они более непосредственны, чем мы, у них психика не такая сложная, чувства не такие противоречивые. И это никакая не романтика, просто факт. Эдвин — не самый яркий пример, хотя…

— Значит, в диссертации ты защищаешь права туземцев быть туземцами?

— Ничего я не защищаю. Я просто излагаю факты. Втайне, конечно, я «за», но объективно должна быть «против». Ведь в конце концов жизнь вынудит их приспособиться… Чем больше они тянут с этим, тем труднее им придется в будущем, верно?

— Верно, — ответил я, имея в виду личный опыт. — Интересная, наверное, была работа.

— В этом-то вся моя беда. Кто-то еще раньше решил, что тема выигрышная. Я несколько месяцев задавала всем членам племени разные вопросы, причем вопросы мои явно были для них не в новинку. Но меня это не насторожило. Индейцы отвечали как по бумажке и будто хотели от меня поскорее отделаться. Прошел не один месяц, прежде чем я додумалась спросить: «К вам уже приезжали антропологи?» Разумеется, приезжали. И диссертация на мою тему, оказывается, уже была написана.

— Ох. Вот облом. Сочувствую.

— А знаешь, почему сразу никто не признался? Потому что^-я приглянулась одному индейцу, он хотел, чтобы я прожила у них подольше. Причем мой поклонник никак не мог взять в толк, почему мне обязательно надо написать что-то новое. Он так говорил: «Разве правда, сказанная дважды, перестает быть правдой? Разве, говоря правду, ты не укрепляешь ее?» Каково?

— А мне нравится его точка зрения.

— Да что ты! Скажи это моему научному руководителю. А заодно и членам комиссии.

— Но ведь твой поклонник прав. В смысле, зачем нам еще целый набор новых правд, когда вокруг столько старых, причем совершенно не задействованных?

— И какую же из них ты предлагаешь задействовать?

Я собирался ответить Бриджид поцелуем, как вдруг темноту хижины прорезал луч Эдвинова фонарика.

Оказалось, он не учел, что постройка шалаша из пальмовых листьев занимает порядочно времени, особенно с непривычки. Через несколько минут, обменявшись пожеланиями спокойной ночи, мы зависли, каждый в своем гамаке, словно куколки в коконах, и принялись прислушиваться (по крайней мере я принялся) к звукам сельвы — чавкающим, клацающим, ритмичным, ширящимся, завораживающим.

Глава четырнадцатая

— Погоди. Так я не поняла, почему у тебя нет девушки.

Я успел порядочно провисеть в гамаке без сна (уснуть мешало волнение), когда вдруг, бог знает почему, мне на ум пришли эти Алисины слова. Возможно, воспоминание об определенном эпизоде, втайне от самого себя, начало развиваться во мне из крохотного зернышка (или из гаметы) потому, что я не спал, лежал на спине и смотрел в темноту. Возможно, именно эти обстоятельства места и образа действия вызвали в памяти прошлый август, когда мы с Алисой катались на катамаране у нижней оконечности Манхэттена.

Была суббота. Мы взяли катамаран напрокат — все лето собирались и вот наконец дозрели.

— Люблю, чтобы обо мне думали, будто я веду здоровый образ жизни, — сказала Алиса, расправляя юбку и придерживая лопасть колеса. — Интересно, сколько раз в год нужно заниматься спортом, чтобы когда-нибудь признать, что вообще им не занимался?

Мы крутили педали, приближаясь к месту, где вода Гудзонова залива смешивается с океанской водой, когда Алиса вновь спросила, почему у меня нет девушки. Облачность была нулевая, небо высокое и звонкое — такой уж выдался день.

Алисин вопрос поставил меня в тупик — я полагал, что несколько минут назад популярно объяснил почему.

— Алиса, ты ведешь себя как папа. Я же объяснил.

Крутя педали бок о бок с Алисой, я пытался втолковать ей, что мое общение с девушкой сводится по большей части к разговорам, а также какая от этих разговоров остается неудовлетворенность, особенно если учесть, что говорю я всегда примерно одно и то же. Причем, излагая свои соображения друзьям, я неудовлетворенности не испытываю — ведь, по моему глубокому убеждению, дружба есть не что иное, как идеальный форум для обмена предварительными умозаключениями и маргинальными комментариями, и я допускаю, что высокий коэффициент заблуждений в этих умозаключениях и комментариях вполне извиняется тем обстоятельством, что друга я не привязываю к себе за ногу, как в потешном забеге, и не обязываю его ни вступать в альянс со своими заблуждениями, ни отрицать их, поскольку как первое, так и второе весьма болезненно. Однако в отношениях сексуально-романтического характера мне всегда хотелось быть в той же мере рыцарем правды, в какой и рыцарем своей возлюбленной, то есть в разговоре с девушкой правда, причем не запятнанная моими словами, была для меня актуальнее всего остального. Все это я изложил Алисе, добавив, что для того, чтобы завести постоянную подругу, мне необходимо приплюсовать любовь к правде (правде, которую я уже любил, хоть и безответно), а не начинать с любви и надежды как с возможного довеска к правде.