Лекарство от любви - [70]

Статный красавец-кавалерист, сидевший в седле напротив нее с другой стороны телеги, вздрогнул.

Изольда расплылась в улыбке.

— Я знаю, кто ты, — сказала она, — и я знаю, зачем ты…

Договорить она не успела. Лицо красавца исказилось, и он со всей силы саданул шпорами бока своего жеребца, посылая того в головокружительный прыжок прямо через груженую повозку. Еще до того, как передние копыта коня расплескали жидкую грязь, кавалерист выбросил правую руку вперед, пытаясь схватить отшатнувшуюся Изольду…

Две тяжелые арбалетные стрелы одновременно пробили его кирасу, третья вошла прямо в глаз. Брызнула кровь, но ни одна ее капля не попала на Изольду. Мертвец повалился в грязь к копытам ее коня.

— Дур-рак, — пробормотала Изольда с отвращением и сожалением одновременно.

На телеге хрипел возница со стрелой в горле, ставший жертвой промаха еще одного стрелка. Десятки арбалетов и луков уже были нацелены на остальных обозников. Те растерянно и испуганно озирались, некоторые подняли руки.

— Не стрелять! — крикнула Изольда. — Он тут был… один такой.

Подошел обеспокоенный Кай, посмотрел на труп на земле.

— Как видишь, не все из нас достаточно умны, — печально сообщила ему Изольда. — Надо же, столько времени ждать еще хоть одного…

— Он не прошел тест, — напомнил Кай. — Он был бы плохим советником.

— Разумеется. Смазливое личико и мозги солдафона. Воображаю, как бесились девки, тщетно пытаясь добиться его внимания.

— Возможно, он и уделял им таковое, чтобы не выделяться среди сослуживцев, — заметил Кай. — То, что нам это не нужно, не значит, что мы этого не можем.

— Тогда он дважды дурак.

Окружающие так и не поняли, что произошло. В их глазах наглец просто поплатился за излишнюю пылкость (и совершенно, по их мнению, справедливо).

Еда, разумеется, оказалась отравленной. Но не вся, а лишь примерно пятая часть. Расчет строился на том, что скорее всего первые пробы окажутся безвредными, что внушит доверие к остальному содержимому — очередь до которого все равно дойдет раньше, чем армия достигнет столицы. Но здесь организаторы операции перестарались — им не следовало посылать убийцу и отраву в одном и том же обозе.

Все прочие члены обозной команды действительно не знали, что кавалерист, подбивший их изменить присяге, сам действовал как раз в соответствии с таковой, и что легкость, с которой они угнали обоз через кордоны, не была случайной. Всех их разыграли втемную, все они теперь искренне любили Изольду и мечтали загладить свою вину (Госпожа не объяснила им, кем был их товарищ, но сказала про яд).

Сортировать имперские «гостинцы» на годные и негодные не стали — пришлось бы просеивать буквально каждую крупинку и зернышко, к тому же существовал риск нарваться на какую-нибудь новую отраву, неизвестную Арсениусу (уж Кай-то хорошо знал, что такие яды существуют). Все вывалили в грязь — исключая фураж для лошадей. Да, теперь у них, по крайней мере, снова были лошади (хотя и не слишком много) вместе с кормом для них, и Изольда могла продолжать путь верхом (Кай от этой привилегии отказался, заявив, что в повозке чувствует себя куда комфортнее), и солдатам теперь уже гораздо реже приходилось толкать телеги вручную. Более того — хотя прежние конные разведчики, посланные искать корм для лошадей на предельное расстояние, так и не вернулись, очевидно, не справившись со своей миссией, теперь Армия Любви обрела новых.

Да и вообще двигаться вперед стало легче. Практически все, что могло гореть на много миль вокруг, уже догорело, воздух не обрел пряной осенней свежести, но, по крайней мере, очистился, и хотя окружающий пейзаж по-прежнему являл собой печальную и мертвую пустыню, солнце не по-осеннему весело светило с почти безоблачного неба. А на следующий день их нагнал большой конный отряд из тыла, привезший на спинах лошадей первую партию продовольствия, доставленную через наконец наведенную через Обберн переправу. Солдаты, и прежде в присутствии Изольды не терявшие бодрости духа, теперь повеселели куда сильнее, чувствуя себя героями-победителями, мужественно преодолевшими все трудности во славу своей Госпожи и даже выигравшими настоящий бой (с кем именно, не столь уж важно, тем паче что стрелы там летели вполне настоящие). Даже вчерашние крестьяне, все участие которых в этом единственном бою свелось к тому, чтобы сперва застыть столбом, потом броситься наутек, а потом, отбежав на безопасное расстояние, ждать, чем все кончится, теперь ощущали себя доблестными ветеранами и уже заранее смотрели свысока на всех «не нюхавших войны» штатских, коим они будут снисходительно рассказывать о своих подвигах (как и планировала с самого начала желавшая «выстраивания неформальной иерархии» Изольда) До столицы, если смотреть по карте, оставалось уже немного — но дороги все равно оставались сплошным месивом грязи, и на практике путь должен был занять еще не один день.

Больше никто не пытался оказывать им сопротивление. Лесные края — теперь уже бывшие — остались позади, в густонаселенной столичной области практически все леса были вырублены уже давно; не было и обширных пастбищ и лугов, практически вся земля здесь была распахана и возделана. Соответственно, осенью, когда яровые уже убраны, а озимые не взошли, гореть за пределами населенных пунктов было нечему, и местность выглядела не так инфернально, как та, по которой они двигались еще недавно, хотя и не сказать, чтобы весело — обычные бурые осенние поля с торчащими кое-где кустиками и редкими деревцами, уже лишившимися листвы, раскисшая дорога, лужи, по утрам подергивающиеся ледком, хрустевшим под копытами и колесами. Но все особенно многочисленные в этом краю города, городки и деревеньки лежали в руинах точно так же, как и на всем протяжении пути к востоку от Обберна. Нигде не было ни единой живой души — в этой ровной, как стол, безлесой местности беглецам негде было даже спрятаться от карателей — а вот мертвецы попадались все чаще. Брошенные без погребения трупы, расклеванные воронами и объеденные голодными, оставшимися без хозяев собаками, гнили и среди развалин, и в полях, и прямо посреди дороги, растоптанные в кашу прошедшей по ним толпой. Здесь были и беженцы, не выдержавшие тягот пути (в основном старики и дети), и солдаты — лоялисты и дезертиры, сцеплявшиеся друг с другом, и ополченцы из местных жителей, пытавшиеся уже не просто бежать и прятаться от «эвакуаторов», а защищать свои дома и селения с оружием в руках. Чем ближе к столице, тем масштабнее были следы организованного вооруженного сопротивления; в некоторых баталиях принимали участие тысячи человек — больше, чем вся нынешняя Армия Любви, в которую они хотели влиться (или, скорее, даже и не хотели, а просто рассчитывали продолжать мирную и спокойную жизнь «под Изольдой», не особо задумываясь, каково это — быть обреченным всю жизнь пылко любить одну женщину без надежды на взаимность; во всяком случае, такая перспектива определенно казалась им лучше, нежели лишиться домов и нажитого поколениями имущества и шагать в подгоняемой толпе на восток, чтобы где-то там сдохнуть от голода и холода в переполненном лагере). Тем не менее, их отчаянное сопротивление было обречено, ибо им противостояли не только мечи и стрелы регулярной армии. Изольда говорила, что до сих пор улавливает на местах боев остаточные эманации магических ударов. Все прочие чувствовали лишь иные «эманации», исходившие от сотен и тысяч гниющих под открытым небом трупов, и старались побыстрее проходить такие места, прижимая к носу какую-нибудь тряпку или дыша через рот.