Лекарство от любви - [19]

Пальцы капрала конвульсивно сжались, комкая карту. Изо рта вылетела капля крови и звук типа «ээххх…» Кай дернул рукоять шпаги, опасаясь, что она застрянет между какими-нибудь спазматически сжавшимися мышцами, но она вышла из тела так же легко, как и вошла. Штурц сразу же рухнул — должно быть, Каю удалось попасть прямо в сердце.

Едва освободив клинок, Кай бросился на черноусого солдата. Тот успел понять, что происходит неладное, и даже обернуться, но на мгновение замешкался, не зная, какое оружие применить. Основное оружие горного егеря — лук, мечи они носят лишь как вспомогательное средство на случай ближнего боя, какового им надлежит по возможности избегать. И вот теперь за ничтожный миг, отделявший его от смерти, он должен был решить, успеет ли он натянуть тетиву и выстрелить в упор — или же надо бросить лук и выхватывать меч, притом, что у противника преимущество в длине клинка. Надо отдать солдату должное — он принял третье решение, самое правильное — попытался отскочить назад, чтобы уже оттуда выстрелить наверняка — но налетел спиной на своего товарища (который, в свою очередь, чуть не упал от этого толчка).

Черноусый еще попытался отбить удар шпаги луком, но клинок скользнул вверх и пронзил его горло.

— Бросай оружие! — рявкнул Кай страшным голосом последнему оставшемуся, который едва успел вновь обрести равновесие и теперь, бросив лук, бессмысленно цеплялся одной рукой за рукоять сабли, а другой — за ее же ножны.

Мальчишка повиновался, отбросив саблю так, словно она жгла ему руки. У ног Кая хрипел и булькал, схватившись за горло, его старший товарищ; кровь толчками выплескивалась между его пальцев, а его каблуки скребли в агонии мокрую глинистую землю. Кай бросил на поверженного быстрый взгляд и, убедившись, что тот едва ли поднимется, шагнул к мальчишке и упер окровавленный кончик шпаги в ложбинку над его ключицами.

— Теперь, без резких движений, отстегни и брось меч.

Юноша вновь подчинился, едва справившись дрожащими руками. Его губы тоже дергались от страха.

— Не лгать, если хочешь жить. Это все? Больше здесь никого нет?

— Н-н… — парень затряс головой.

— А лошади, то есть жеребцы, есть?

— Д-две, — мальчишка для наглядности показал два пальца, — две к-кобылы.

— Да что вы все, сговорились, что ли! — зло воскликнул Кай. Парнишка совсем посерел лицом, ожидая, очевидно, смерти в эту самую минуту, но Кай уже смягчился: — Ладно. Ты не виноват. И они тоже не виноваты. Я… сожалею об их смерти, но они не оставили мне выбора, — произнеся эти слова, Кай понял, что лукавит. Он не чувствовал сожаления. То есть с рациональной точки зрения, конечно, он предпочел бы обойтись без убийств. Тем более — без убийств людей, находившихся, по сути, на одной с ним стороне (ирония судьбы — едва ли не впервые в жизни он оказался на одной стороне с имперскими солдатами, и вот во что это вылилось) и виновных лишь в том, что честно исполняли свой долг. Но вот никаких эмоций он по этому поводу не испытывал — ни ужаса, ни раскаяния, ни отвращения. Утонувшая девочка вызвала у него куда большее смятение — хотя ее он не убивал, она погибла по собственной глупости… и все же именно тогда он почувствовал себя как человек, впервые осознавший, что неизлечимо болен. Болен болезнью, которая не сведет его в могилу — но и никогда не оставит. А сейчас… была проблема, он ее устранил, только и всего. Точнее, одну эмоцию это все же пробудило, но она была положительной: гордость, что он в одиночку справился с тремя. Поэт — с тремя профессиональными солдатами.

Со стариком и двумя юнцами, да. Но недооценивать их не стоит. Любой из них мог прикончить его очень даже запросто, и вот этот трясущийся мальчишка тоже.

— Мне не нужна твоя жизнь, — сказал он вслух. — Просто не делай глупостей.

Солдат торопливо закивал.

— Снимай свой плащ.

Парень сбросил на землю пояс и висевший за спиной колчан, затем стянул плащ и протянул его победителю. Кай окинул взором его не очень внушительные габариты, думая, придется ли ему впору и другая одежда пленника, которая под плащом должна была остаться сухой, но тут же брезгливо скривился:

— Фуу! Да ты обмочился, приятель!

Лицо мальчишки, только что смертельно бледное, сделалось пунцовым.

Кай, скривившись, осматривал нижнюю часть плаща, решая, можно ли его все-таки надеть — здравый смысл говорил, что полы плаща, при его свободном покрое, не могли коснуться внутренней стороны штанин незадачливого бойца, рефлекс противился. И тут, воспользовавшись тем, что Кай отвлекся, мальчишка бросился бежать — конечно же, не на запретную территорию, а вниз, в долину.

— Давай-давай! — насмешливо крикнул Бенедикт ему вслед. — Только не останавливайся! Повернешься — пристрелю!

На самом деле он не умел стрелять из лука и предпочел сделать противоположное — на всякий случай вывести оба лука из строя, перерезав тетивы валявшимся рядом с ними мечом. Затем он заметил, что черноусый солдат еще жив (кровь все текла из его горла и из открытого рта, выливаясь на подбородок и сразу же смешиваясь с дождевой водой, глаза смотрели на Кая с тоской и ужасом), и нанес ему удар милосердия мечом в грудь. Широкое лезвие вошло в тело не так легко, как узкая шпага; Каю, сидевшему на корточках, пришлось навалиться на меч, прежде чем дрожь агонии прекратилась вместе с последним сгустком крови, выплеснувшимся изо рта. Бенедикт проверил капрала, но тому подобная помощь уже не требовалась. Кай с сожалением вытащил из рук мертвеца измятую, грязную и мокрую карту, о которой вспомнил только сейчас; изображение на ней уже частично размылось, и Кай сильно сомневался, что от нее еще будет прок, но все же постарался сложить поаккуратнее, не порвав, и отправил в свою сумку.