Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - [12]

Пока же царь решил, что пора переходить от слов к делу, и пошел привычным, то есть сугубо административным путем: создал секретный комитет по подготовке реформы. В это учреждение вошли в том числе и замшелые николаевские ветераны вроде князя А. Орлова или графа В. Адлерберга, не желавшие ничего менять. Негласный комитет принялся «изучать историю вопроса», вынув из архива проекты, составленные еще Сперанским и графом Киселевым. Работа не двигалась.

Тогда возникла другая сугубо аппаратная идея: придать освобождению вид инициативы, исходящей от самих помещиков. Виленский генерал-губернатор В. Назимов организовал петицию от местных помещиков об отмене крепостной зависимости. Проблема, однако, заключалась в том, что дворяне не хотели отпускать крестьян с землей, а в Петербурге отлично понимали невозможность подобного решения.

Верховная власть сделала следующий ход: государь ответил милостивым согласием на просьбу виленских землевладельцев, но предписал им подготовить проект с учетом интересов крестьянства. Разосланный по провинциям рескрипт привел к созданию дворянских комитетов по всем губерниям. С большей или меньшей охотой помещики взялись за разработку реформы, которая должна была уничтожить их как класс.

Не слишком рассчитывая на таких помощников, царь учредил два правительственных органа, которые должны были исполнить настоящую работу.

Появился уже не секретный, а всем видный Главный комитет по крестьянскому делу и Редакционные комиссии по обработке дворянских проектов — их возглавил исполнительный Я. Ростовцев. Координировал всю работу товарищ министра внутренних дел Н. Милютин.

Так в 1859 году, лишь на пятом году нового царствования, после смены членов правительства и подготовки общественного мнения, наконец началась системная разработка реформы, которая навсегда изменит Россию.

«Эмансипация»

Этот юридический термин, общепринятый во времена крестьянской реформы, а впоследствии вышедший из употребления, означает «уравнение в правах». Он гораздо точнее выражает суть великого события, чем «отмена крепостничества». То, что у помещиков отобрали право владеть живой собственностью, было несравненно менее значимо, чем то, что миллионы и миллионы россиян обрели право быть гражданами.

В самом явлении крестьянской несвободы ничего уникально российского не было. В Средние века крестьянство многих европейских стран находилось в той или иной форме личной зависимости от помещиков. Особенность отечественной ситуации состояла в том, что Россия двигалась в обратном по отношению к Европе направлении: по мере того, как там крепостная зависимость ослабевала или упразднялась, в евразийской империи она только развивалась. Этому анахроническому процессу способствовали две важные перемены, произошедшие с российским государством в восемнадцатом веке.

Сначала преобразования Петра Великого, европейские только по видимости, а на самом деле всемерно укрепившие изначальную «ордынскую» вертикальность государственной модели[1], превратили рыхлую страну в военно-бюрократическую империю, где «крепостными» являлись решительно все: крестьяне — у дворян, а дворяне — у царя. Степень свободы всех подданных, любого сословия, была сведена почти к нулю. Дворянин, хочет он того или нет, обязан был всю жизнь служить, крестьянин — тоже, на отведенном ему судьбой месте. Линия на всё большее порабощение крепостных усиливалась и в дальнейшем. В 1731 году им запретили коммерческую деятельность (брать откупы и подряды); в 1736 году навечно прикрепили к заводам и рудникам рабочих, превратив в крепостных и эту категорию населения; в 1760 году помещики получили право ссылать своих крестьян в Сибирь.

В шестидесятые годы XVIII века Екатерина II произвела существенное переустройство государственной пирамиды. Нуждаясь в заинтересованных, мотивированных помощниках, самодержавие перевело дворянский класс из безгласных исполнителей монаршей воли в соправителей или, выражаясь современным языком, «акционеров-миноритариев». Благородное сословие получило свободу от обязательной службы и возможность участия в местном управлении — дворянские собрания. Упрочилась и экономическая основа дворянского благополучия — крепостное право. Теперь помещик мог отправлять провинившегося крестьянина даже на каторжные работы, а крепостным запретили жаловаться начальству на своих господ. «Личнозависимые» крестьяне превращаются в самых настоящих рабов, живой товар, которым торговали, как скотиной, — и происходило это в самый расцвет европейского Века Просвещения.

В конце восемнадцатого — начале девятнадцатого веков на Западе крепостничество (впрочем нигде не имевшее столь радикальных форм, как в России) постепенно исчезает: либо в результате революции, как во Франции в 1789 году, либо по воле монарха, как в Австрии в 1780-е годы и в Пруссии в наполеоновскую эпоху.

Росли антикрепостнические настроения и в российской элите (крестьянские-то настроения были недвусмысленно заявлены еще пугачевщиной). Движение за эмансипацию обретало все больше сторонников, в том числе и на самом верху, причем аргументация была двух уровней. Во-первых, нравственная, которая осуждала рабство с этической и гуманитарной точки зрения. Во-вторых, прагматическая. Закрепощение превратилось в тормоз, мешавший развитию экономики. В деревне был излишек рабочих рук, и помещикам приходилось кормить лишние рты, а в городах, на фабриках и заводах не хватало мастеровых — рынок рабочей силы практически отсутствовал. Помещичьи хозяйства сплошь и рядом были нерентабельны и малопроизводительны, более половины имений к середине девятнадцатого века оказались в закладе. Из-за низкой мобильности населения и его почти нулевой платежеспособности еле теплились товарно-денежные отношения. Одним словом, Россия катастрофически отставала от Европы по части промышленного и капиталистического развития — что и было продемонстрировано Крымской войной.