Когда Лейси добралась до дома, ее эмоциональное потрясение отзывалось неудержимой дрожью во всем теле. Она сразу поднялась наверх и встала под ледяной душ, пытаясь остудить не только пылающую кожу, но и огонь, сжигающий ее изнутри.
Господи, как же она объяснит свое смехотворное поведение Иэну? Она ведь лгала ему, лгала так очевидно и неуклюже, что он наверняка это понял. А ложь Лейси ненавидела – эта ненависть была наследием прошлой жизни, доставшимся ей от тех ужасных дней, когда она поняла, что, даже занимаясь с ней любовью, Льюис думал о другой женщине. Лейси никогда не видела этой женщины, но та наверняка существовала и раньше в жизни Льюиса, потому что не может же мужчина разлюбить одну и влюбиться в другую в течение недели? Боже, а она могла бы поклясться, что в его любви были и страсть, и желание, и жажда обладать ею…
Очень, очень долго после его ухода она не разрешала себе даже думать об этом обмане. Сначала помогала, защищала ее от подобных разрушительных мыслей беременность. Но настал все же день, много позже рождения Джессики, когда все мысли, все время Лейси уже не были полностью поглощены счастьем и заботами о крошечной дочери, – и тогда вернулись непонимание и боль. Как мог Льюис заниматься с ней любовью с такой страстью и очевидной искренностью, с такой глубиной и так правдоподобно изображая чувство – а через несколько дней отпрянуть от нее, дрожа от отвращения, отшатнуться от невинного прикосновения, от умоляющего жеста. Ведь она протянула к нему руку, всего лишь чтобы попросить его объяснить ей, как случилось, что их любовь умерла, как он сможет жить без нее.
Вот тогда-то они и появились, эти мучительные, постыдные сны, в которых она снова и снова возрождала их физическую связь. В этих снах не было барьеров, боли, чувства реальности – только сверкающий, восторженный калейдоскоп незабытых исступленных наслаждений. Но наступало утро, реальность возвращалась вместе с болью и раскаянием в том, что она так жалко, по-идиотски продолжает мечтать о мужчине, который о ней и думать забыл.
Лейси позвонила маме Майкла, чтобы узнать, нельзя ли приехать раньше условленного времени. В этом случае в ее лжи Иэну была бы хоть какая-то доля правды.
Минуты, проведенные с Майклом и его семьей, подняли ее настроение и вместе с тем, как всегда, принесли тихое, ноющее ощущение боли. Прозрачная чистота и жизнелюбие малыша, его сияющие глаза раздирали ей душу, когда она вспоминала о смертельной бренности его хрупкого тела.
В болезни Майкла наступила ремиссия, ее разрушительное воздействие приостановилось – на время. На время, но не навсегда.
Общение с Салливанами должно было бы показать ей в истинном свете ее собственное копание в своих душевных муках, укоряла она себя по пути домой. Вместо этого она постоянно сравнивала нежную близость, существующую между родителями Майкла, их общую любовь к своему малышу, к другим детям – со своей одинокой жизнью. При всем отчаянии и горечи, что они перенесли, у них было то, в чем ей судьба отказала.
Теперь она готова была признать, что им с Льюисом рано было жениться в их восемнадцать и двадцать один год. Но ведь они поступили так по настоянию Льюиса, а не ее. В то время она жила в общежитии вместе со многими такими же, как она, девушками. У Льюиса была собственная квартира. Мать его умерла, когда ему исполнилось девятнадцать, сиротство роднило их с Лейси. Она узнала, что его родители развелись очень скоро после его рождения и он почти не помнил отца, который, кажется, эмигрировал сразу после развода. Его мать переехала в дом к своим родителям, которые с радостью приняли и ее, и ее сына. В отличие от Лейси, Льюис вырос в спокойной, обеспеченной семье, и все же он, казалось, интуитивно чувствовал, насколько гнетет ее одиночество.
Он разделял ее мечту о большом семействе, о детях и все шутил, что настаивает на свадьбе, поскольку торопится основать собственную династию. В те дни они часто смеялись – или это ей теперь так казалось.
Свадьба, по обоюдному согласию, прошла очень скромно, всего лишь тихая церемония в церкви. Льюис повез ее на медовый месяц в Италию. Они поселились на самой вершине холма, в маленькой уединенной вилле с окнами на море. Каждое утро она просыпалась от тепла солнечных лучей на своих веках и тепла рук и губ Льюиса на своей коже…
Отпирая дверь, она так дрожала, что уронила ключ. Ей было слышно, как звонит телефон, но, когда она наконец открыла, звонок прекратился.
Наверное, Иэн, подумала Лейси. Звонит, чтобы узнать, почему она так странно вела себя сегодня днем.
Голова у нее раскалывалась от той мучительной тупой боли, которая предвещала мигрень. К счастью, Лейси страдала от приступов мигрени все реже и реже и с годами достаточно приспособилась к болезни, чтобы понять, что сейчас самый лучший выход – вернее, единственный выход – немедленно выпить лекарство и отправиться в постель.
В этом случае можно избежать сильного приступа.
Нет смысла задавать себе вопрос, что послужило причиной этой боли: стресс, волнение… можно называть как угодно, но она-то знает, что это следствие встречи с Льюисом.
