Легкое поведение - [8]

Нехотя он переключил свое внимание на Дюма.

— Я рад, что мы сюда приехали, — твердо произнес он на случай, если вдруг его спутник думал иначе. — Глупо отсиживаться в Пекине, когда по соседству идут настоящие бои.

— Это точно, — согласился Дюма, промокая рот салфеткой. — Хотя я не думаю, что тебе стоит опасаться упреков в безделье. Ты столько сделал для того, чтобы склонить общественное мнение в пользу Японии, и я сам слышал, как некоторые называют этот военный конфликт «войной Моррисона».

Моррисон изобразил удивление:

— В самом деле?

— Меня не проведешь. — Дюма дождался, пока официант дольет им бокалы, и повернулся к другу: — Ведь ты польщен?

— Не каждый может похвастаться своей войной, — кивнул Моррисон, и по его губам скользнула мимолетная улыбка.

В этот момент мисс Перкинс взорвалась от смеха. Моррисона пронзила боль. Неужели она услышала его слова? Как будто и без того не считает меня напыщенным индюком… Но даже если до нее и долетели обрывки их разговора, она не подала виду. Моррисон разрывался между разочарованием и самоутешением.

Вскоре официант поставил перед джентльменами блюдо с холодной ветчиной, помидорами и сладким картофелем. В дальнем углу дамы были увлечены отварным фазаном.

Мисс Перкинс, не спуская глаз с Моррисона (он заметил это), подцепила вилкой кусочек фазана и препроводила его в рот. Затем, похлопывая ресницами, втянула губами ароматный запах мяса, и ее грудь слегка приподнялась над жестким корсетом платья. Когда она выдохнула, ее горло, перехваченное черной лентой, казалось, завибрировало от удовольствия: «Ммм…»

Мясо с вилки она сняла так, будто затянула в рот поцелуем. Прожевывая кусок, чуть запрокинула голову. Ее круглые щеки зарделись, над верхней губой проступили капельки пота.

Миссис Рэгсдейл наблюдала за ее игрой с явным неодобрением.

— Мэй, дорогая, люди смотрят. — Ее голос опустился до шепота, но был слышен всем. Судя по всему, Моррисон был не единственным зрителем.

Неожиданный ответ мисс Перкинс, прозвучавший после того, как она промокнула салфеткой свои лоснящиеся губы, явно предназначался для широкой аудитории:

— Да. Надеюсь, что смотрят. Я так рада, что не ошиблась с выбором туалета.

Дюма взвизгнул от смеха, тут же замаскировав его под кашель.

— Мэй! — Миссис Рэгсдейл едва не задохнулась от возмущения. Она открыла рот, чтобы сказать еще что-то, но передумала, словно осознав бесполезность затеи.

Моррисон мысленно услышал назидательную проповедь, которая вертелась у нее на языке.

— Недурно сыграно, — прошептал Дюма.

Но Моррисон был слишком поглощен переживаниями, чтобы ответить.

Подали пудинг.

Вскоре женщины закончили трапезу и вышли из обеденного зала. Мисс Перкинс двигалась наподобие актрисы, покидающей своих поклонников.

Заглотнув последнюю ложку тапиоки со сливками, Дюма привел в порядок свои растрепанные усы:

— Если я сейчас лягу на пол, то буду напоминать гробницу императора Мина Четырнадцатого.

— Воскресни, — сказал Моррисон. — Пора присоединиться к дамам.

Дюма внимательно посмотрел на друга.

— Неужели великий Дж. Э. Моррисон влюбился? — спросил он.

— О любви и речи быть не может, мой дорогой Дюма.

Моррисон умел быть очень убедительным. Он почти поверил самому себе.

Глава, в которой выясняется, что мисс Перкинс разделяет отношение Моррисона к миссионерам, и после разговоров о войне, гейшах и маленьких ножках, поступает заманчивое предложение

Как только они устроились за кофейным столиком у камина, Дюма неосторожно спровоцировал миссис Рэгсдейл на разговор о ее самочувствии, вселяющий тревогу своей обстоятельностью. Здоровье миссис Рэгсдейл оказалось куда более хрупким, чем ее телосложение. Мисс Перкинс, очевидно уже ознакомленная с сюжетом, сочувственно, но отстраненно кивала, поигрывая лентами на своей юбке. Даже скучающая, она оставалась обворожительной.

Консерватор, сидевший в Моррисоне, находил вульгарными жалобы миссис Рэгсдейл. Он и сам имел обыкновение копаться в своих недомоганиях, но по крайней мере делал это втайне от других — во всяком случае, старался. Впрочем, сейчас его мысли были заняты совсем другим. Как бы его ни тянуло к девушке, прихорашивающейся в соседнем кресле, он боялся, что она находит его тщеславным стариканом. Углубляясь в подобные рассуждения, он рисковал испытать унижение, которое было бы уж совсем лишним в день, который начался с ревматических болей и обнаружения наметившегося второго подбородка. И все-таки куда больше его волновал недавний спектакль с фазаном. Он все гадал, не было ли это сигналом ему.

Как только тема хворей миссис Рэгсдейл была исчерпана, в салон вплыла чета американских миссионеров и прямиком направилась к их компании. Моррисон впал в отчаяние. Семь лет назад, по приезде в Пекин, ему довелось быть приглашенным на чай в мрачную обитель преподобного Нисбета. Ему навсегда запомнилась анемичная миссис Нисбет, восседавшая в неудобном кресле под гравюрой Джеймса Санта «Пробуждение души». С выражением лица, удивительно напоминающим образ убитого горем, изображенный художником, и голосом, таким же тонким, как и ее шея, она призналась в том, что никогда не чувствовала себя так близко к Богу, как в Китае. Она настойчиво приглашала Моррисона посетить их богослужения. Хотя Моррисон и происходил из богобоязненной семьи и повсюду возил с собой миниатюрный сборник псалмов, подаренный сестрой, он не питал особой любви к церкви. С тех пор он старательно избегал Нисбетов.