Легкое бремя - [65]

Замысел Муни, как и повесть Андрея Белого должен был закончиться трагедией, и жертвой, скорее всего, стала бы Грэс. Смертью героини обрывалась пьеса «Жизни легкое бремя»; и в романе Грэс должны были уничтожить «люди кремневые». В представлении Муни любви нет места на земле: ее терзают, убивают, уничтожают. В нем жил даже не Шатов — «Шатушка», как называла его в «Бесах» хромоножка. С жалостью и нежностью вглядывался он в жалкие, лишенные любви существа.

Конечно, о «прозе Муни» можно говорить условно, конечно, незавершенность, фрагментарность ее толкает нас в область предположений. Но обращение к прозе было ему необходимо и целительно, как бутылка с бромом, которую Муни, по словам Ходасевича, временами таскал с собой. Это был способ оборвать бесконечный монолог, способ преодолеть одиночество, шагнув в иное, эпическое пространство. Он соединял повести и рассказы общими героями, местом действия: Межгород — тот самый город, что получил в наследство герой рассказа «Власть», и здесь разворачивается действие «На крепких местах». В прозе у Муни появлялось иное зрение, иной масштаб, открывалась историческая перспектива, выводившая автора «на крепкое место».

В стихах же, по мере того, как истаивали десятые годы и все сильнее пахло войной, усиливались тоска, отчаяние, ожидание конца. Сказав о Муни «симптом», Ходасевич имел в виду не только литературу (для него Муни — литературный герой символизма, в жизнь воплотивший теоретические постулаты). Муни был человеком «со стыдящимся взглядом», он остро чувствовал время, собственную вину за грех безверия, безлюбия, за нескладные судьбы близких, ослабление отношений и связей, и все, с ним происходящее, воспринимал как расплату.

Драконьи зубы я посеял,

Разжав жестокий, страшный зев,

А ветер по полю развеял

Мой приневоленный посев.

И странные взошли химеры:

Их стебель ломок, цепок хвост.

И я в отчаянье без меры

Гляжу на их проворный рост.

«Рать полустеблей-полузмей», по определению поэта, живая:

Колышется живая нива,

Шуршит и тянет языки.

По ветру стелется лениво,

Пишит и стонет от тоски.

Дракон Муни вовсе не сказочный, о нем в «Откровении Иоанна Богослова» сказано:

И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю (Откр., 12,9).

Поэт горевал о стране, которой предстоит собрать страшную жатву, горевал о человеке, себя потерявшем: «В твоих глазах зловещая гримаса, // В твоих глазах голодная тоска. // Так не минуешь ты положенного часа, // И гибель страшная близка».

Он, действительно, оказался свидетелем войны, смертей, видел, как люди смотрят на небо не в радостном ожидании Вифлеемской звезды, а в страхе перед аэропланом или цеппелином, несущим на землю свои смертоносные плоды:

Нет, никогда к звезде

Так не прикован был взор человека жадный

С боязнью…

Рядом с этим страхом и ожиданием расплаты смерть представляется почти освобождением, целительницей с неторопливыми легкими движениями:

Не скрываясь, не играя,

Нити ножницами режет.

Не веселая, не злая,

Иронически и нежно.

И если есть на свете что-нибудь, что может уберечь, очистить Душу от пыльной старости и увядания, от греха, — это Любовь. Умением любить отмечен в романе Муни Кувшенко, и потому на него возлагает большие надежды его приятель: «Вы молодой, у Вас почва есть, Вы сами из них, у Вас любовь есть!».

VI.

Запертый сад — сестра моя, невеста,

заключенный колодезь, запечатанный источник…

……………………………………………………

ибо крепка, как смерть, любовь;

люта, как преисподняя, ревность;

стрелы ее — стрелы огненные;

она — пламень весьма сильный.

Песнь Песней Соломона

Любовь — главная героиня произведений Муни, центр его пьес и новелл. Стихи его — пьеса о любви, положенная на два голоса: он и она, один и одна, каждый из них тоскует в одиночестве, прислушивается и ждет.

Она: Я — царевна пленная.

Я одна, одна.

Он: Сердце стучит: все потеряно!

Стучит: ты один, ты один!

Она: Я жду: вот дрогнет дверь!

Вот постучишься ты!

Он: Я жду впотьмах, задумчивый и томный.

По композиции, ряду сюжетов, деталей это напоминает «Песнь Песней Соломона», где чередуются два голоса: Жениха и Невесты, томящихся в ожидании встречи, преодолевающих множество препятствий, испытаний ради «Взаимного обладания», как называется последняя глава Песни Песней.

Но как ни стремятся друг к другу герои Муни, они обречены на невстречу, монологу на два голоса не суждено превратится в диалог. Что они только ни делают, чтоб приманить, наворожить любовь: обращаются к могущественным тайным силам, к чародейству:

Он: Я жрец — творю ночной обряд…

Она: В огонек лесной бросаю

Горсть измятую стеблей.

Любовь невостребованная, неразделенная ожесточает, иссушает сердца, превращаясь в грозную, разрушительную силу, хватается за нож, яд.

Она: Нож и светел и остер!

Разведу я мой костер!

Он: О, страшный выбор мой. Иль сладкий яд,

Иль меч, сверкающий в нагих руках!

Жертвой разъяренной Любви-Женщины становится Он, не умеющий достичь желаемого, беспомощный, бессильный завоевать, победить, хотя он стремится навстречу избраннице, даже сознавая гибель:

Но сердцу мир — без боли, без огня

Не мучит и не радует меня.