Легкое бремя - [5]

Шрифт
Интервал


Robinson, сентябрь 1926

САМУИЛ КИССИН (МУНИ). СТИХИ И ПРОЗА[2],[3]

Стихотворения 1906–1916 годов

Монахиня («Я вечор низала четки…»)[4]

Я вечор низала четки,
Ленты пестрые плела…
Странно ясны, странно четки
В тишине колокола.
Перед образом лампадки
Я с молитвою зажгла.
Как таинственны и сладки
В тишине колокола.
Я склонилась пред Тобою,
И душа моя светла…
Гудом, звоном спорят с мглою
В тишине колокола…
1906

«Гляжу во тьму глазами рыси…»[5]

Гляжу во тьму глазами рыси,
В усталом теле зябкий страх.
Достигну ли заветной выси
Иль упаду на крутизнах?
Широко звезд раскрыты вежды,
На белых стенах резче тень.
Ужель отринуты надежды
Увидеть беззакатный день?
Ужель забросить посох старый,
Упасть, заснуть во тьме ночной?
Но ярче звездные пожары
На темном небе надо мной.
О, пусть один! Мой верный посох,
Я снова твой, я вновь горю!
Я верю, на крутых утесах
Мы встретим новую зарю!
Ялта, июнь 1906

«Пруд глубокий, илистый…»[6]

Пруд глубокий, илистый…
Шорох звезд беззвучный…
Светлый путь, извилистый,
Длинный, ровный, скучный.
Верная обету, я
Здесь, под тонкой ивой
Жду тебя, не сетуя,
Друг мой молчаливый!
Ночь крадется сонными,
Робкими шагами,
Ива наклоненными
Шелестит ветвями.
А тоска упорная
Жжет меня, волнуя.
Все равно, покорная,
До утра прожду я.
1907

Вл. Ходасевичу («…И в голубой тоске озерной…»)[7]

Целую руки Тишины.

В.Х.

…И в голубой тоске озерной,
И в нежных стонах камыша,
Дремой окована упорной,
Таится сонная Душа.
И ветер, с тихой лаской тронув
Верхи шумящие дерев,
По глади дремлющих затонов
Несет свой трепетный напев.
И кто-то милый шепчет: «Можно!»
И тянет, тянет в глубину.
А сердце бьется осторожно,
Боясь встревожить Тишину.
1907

Студенческая комната («Вечер. Зеленая лампа…»)

Вечер. Зеленая лампа.
Со мною нет никого.
На белых сосновых стенах
Из жилок сочится смола.
Тепло. Пар над стаканом.
Прямая струя дыма
От папиросы, оставленной
На углу стола.
На дворе за окошком тьма.
Запотели стекла.
На подоконниках тюльпаны,
Они никогда не цветут.
Бьется сердце
Тише, тише, тише.
Замолкни в блаженстве
Неврастении.
Если утром не будет шарманки,
Мир сошел с ума.

«Моя печаль, как стертая страница…»[8]

Моя печаль, как стертая страница
Любовного письма.
Что там — мечты или восторги,
Моление иль благодарность.
Щемит мне сердце. Горько. Вместе
Печаль и скука. Ничего не надо.
За окнами весна. На снег,
Чуть лиловатый с черным
И розовым, смотрю. Как скучно.
Даже не зеваю. Тоска такая
Невыносимая, как счастье.
И вот когда мне суждено
Постигнуть вечность! Вечность.
<1907>

«Тощая зелень. Деревья ограблены ветром…»

Тощая зелень. Деревья ограблены ветром
непрошеным.
Золота реют клочки.
О милом, далеком, забытом и брошенном
Шепчут нешумные волны реки.
Мутной водою налиты дорожные рытвины.
Робкое солнце ржавую муть золотит.
В грусти вечерней сгораю молитвенно,
Прозрачной волною омыт.

Весна («Как этот ветер свеж и нежен…»)

Как этот ветер свеж и нежен
И тихим счастьем напоен,
Как ослепительно безбрежен
Весенне-яркий небосклон!
На солнце снег блестит зернистый,
Журчит и булькает вода.
О, если б этот день лучистый
Не прекращался никогда.

«Нисходит полдень пыльный…»[9]

Нисходит полдень пыльный,
Лежу на спаленной траве.
Блуждает взор бессильный
В пустой небес синеве.
О, светлый, мой светлый жребий:
Раскинув руки лежать,
Забыть о земле, о небе,
Не любить, не томиться, не ждать.

«На землю полдень мертвый пал…»

На землю полдень мертвый пал,
Налитый золотом тяжелым,
И в блеске пламенно-веселом
Дробится озера опал.
Гудят косматые шмели,
Протяжен их медовый голос.
Налитый соком спелый колос
Главу склоняет до земли.
В ложбине узкой и бесплодной,
Там, где бессилен пыльный зной,
Гремит, блестит ручей лесной
Волной расплавленно-холодной.

На даче («Я дремлю. И мне грезятся пагоды…»)

Я дремлю. И мне грезятся пагоды
В позабытой священной стране.
С бузины тихо падают ягоды
На раскрытую книгу ко мне.
Мой гамак меж берез не качается,
Неподвижно застыл.
Жаркий ветер подул. Поднимается
Придорожная пыль.
Полонен я полдневной истомою.
Не встревожить меня. Не вспугнуть.
Слышу, кто-то походкой знакомою
Переходит заезженный путь.
Я почуял тебя еще издали,
Уловил торопящийся шаг.
И глаза мои зоркие видели
Васильковый венок в волосах.
Но, закованный сладкою дремою,
Я навстречу тебе не пойду.
Полонен я полдневной истомою
В придорожном и пыльном саду.
Дача, садик, дорожки знакомы мне,
Словно годы лежал я здесь так,
Словно издавна мне уготованы
Жаркий-полдень и шаткий гамак.
Апрель, 1907

«Опять росистая пьянящая прохлада…»[10]

Опять росистая пьянящая прохлада.
В вечерней тишине звончее бег ручья.
И с беззаботными бубенчиками стада,
Домой бредущего с вершины Галаада,
Сливается, звенит и тает песнь твоя.
Та песня дальняя туман полей колышет.
Те звуки, жадная и чуткая, ловлю.
И мнится, будто все, что здесь живет и дышит,
Дыханье затаив, и слушает, и слышит
Твое призывное, далекое: люблю!
О нард! пьяни меня, благоухай, алоэ!
На ложе пышном я рассыпала цветы,
Светильники зажгла в затихнувшем покое,
И тело миррой умастя нагое,
Я жду: вот дрогнет дверь! вот постучишься ты!

«Спит легкий…»

Спит легкий
Ветер полей,
А месяц
Встал за лесом
И глядится
В небольшое озеро в чаще.
Это я усыпила ветер.
Спи, мой милый.
Вздох, пролетевший по листьям,
Сырое дыханье ручья,
Во всем любовь моя, милый.

Еще от автора Самуил Викторович Киссин
Стихотворения 1906-1916 годов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихотворения 1903-1905 годов

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Рига известная и неизвестная

Новую книгу «Рига известная и неизвестная» я писал вместе с читателями – рижанами, москвичами, англичанами. Вера Войцеховская, живущая ныне в Англии, рассказала о своем прапрадедушке, крупном царском чиновнике Николае Качалове, благодаря которому Александр Второй выделил Риге миллионы на развитие порта, дочь священника Лариса Шенрок – о храме в Дзинтари, настоятелем которого был ее отец, а московский архитектор Марина подарила уникальные открытки, позволяющие по-новому увидеть известные здания.Узнаете вы о рано ушедшем архитекторе Тизенгаузене – построившем в Межапарке около 50 зданий, о том, чем был знаменит давным-давно Рижский зоосад, которому в 2012-м исполняется сто лет.Никогда прежде я не писал о немецкой оккупации.


Виктор Янукович

В книге известного публициста и журналиста В. Чередниченко рассказывается о повседневной деятельности лидера Партии регионов Виктора Януковича, который прошел путь от председателя Донецкой облгосадминистрации до главы государства. Автор показывает, как Виктор Федорович вместе с соратниками решает вопросы, во многом определяющие развитие экономики страны, будущее ее граждан; освещает проблемы, которые обсуждаются во время встреч Президента Украины с лидерами ведущих стран мира – России, США, Германии, Китая.


Гиммлер. Инквизитор в пенсне

На всех фотографиях он выглядит всегда одинаково: гладко причесанный, в пенсне, с небольшой щеткой усиков и застывшей в уголках тонких губ презрительной улыбкой – похожий скорее на школьного учителя, нежели на палача. На протяжении всей своей жизни он демонстрировал поразительную изворотливость и дипломатическое коварство, которые позволяли делать ему карьеру. Его возвышение в Третьем рейхе не было стечением случайных обстоятельств. Гиммлер осознанно стремился стать «великим инквизитором». В данной книге речь пойдет отнюдь не о том, какие преступления совершил Гиммлер.


Сплетение судеб, лет, событий

В этой книге нет вымысла. Все в ней основано на подлинных фактах и событиях. Рассказывая о своей жизни и своем окружении, я, естественно, описывала все так, как оно мне запомнилось и запечатлелось в моем сознании, не стремясь рассказать обо всем – это было бы невозможно, да и ненужно. Что касается объективных условий существования, отразившихся в этой книге, то каждый читатель сможет, наверно, мысленно дополнить мое скупое повествование своим собственным жизненным опытом и знанием исторических фактов.Второе издание.


Мать Мария

Очерк этот писался в 1970-е годы, когда было еще очень мало материалов о жизни и творчестве матери Марии. В моем распоряжении было два сборника ее стихов, подаренные мне А. В. Ведерниковым (Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. – Париж, 1947; Мать Мария. Стихи. – Париж, 1949). Журналы «Путь» и «Новый град» доставал о. Александр Мень.Я старалась проследить путь м. Марии через ее стихи и статьи. Много цитировала, может быть, сверх меры, потому что хотела дать читателю услышать как можно более живой голос м.


Герой советского времени: история рабочего

«История» Г. А. Калиняка – настоящая энциклопедия жизни простого советского человека. Записки рабочего ленинградского завода «Электросила» охватывают почти все время существования СССР: от Гражданской войны до горбачевской перестройки.Судьба Георгия Александровича Калиняка сложилась очень непросто: с юности она бросала его из конца в конец взбаламученной революцией державы; он голодал, бродяжничал, работал на нэпмана, пока, наконец, не занял достойное место в рядах рабочего класса завода, которому оставался верен всю жизнь.В рядах сначала 3-й дивизии народного ополчения, а затем 63-й гвардейской стрелковой дивизии он прошел войну почти с самого первого и до последнего ее дня: пережил блокаду, сражался на Невском пятачке, был четырежды ранен.Мемуары Г.