Легкая рука - [29]

— Учитель… учитель рисования.

Все было ясно. Требовалось только решить, что в данном случае будет гуманнее — потратить полчаса, пытаясь разъяснить человеку его заблуждения, доводя его до белого каления, ярости, истерики и бог знает чего еще; или спровадить под чисто формальными предлогами. Последнее сэкономит и время и нервы. Во всяком случае, мне. А он все равно обречен. Вон как глаза-то горят.

— С открытием — это не к нам, — сказал я. — К нам только с популяризацией открытий. А первый рассказ об открытии должен быть в журнале научном. Иначе к открытию отнесутся несерьезно. Есть же “Вестник Академии наук”, “Вопросы философии”. Там вас и поймут лучше. И статью там можно напечатать солидную, не то что у нас. Гонорар там, правда, меньше…

— Да я ведь… ей-богу… не ради гонорара! — он поднял ко мне свое порозовевшее лицо. — Я о гонораре и не думаю.

— И напрасно, — раздался серьезный голос Гришки Строганова. Он стоял у входа в холл, тщательно обминая сигарету, казавшуюся крошечной в его могучих пальцах. — Пушкин вот о нем думал… И Достоевский тоже, — добавил он после паузы. — А уж Гоголь и Гейне… — Гриша не договорил, сам себе заткнув рот сигаретой.

На несколько секунд я получил свободу слова и обрушил на посетителя добавочную груду громких имен.

— Но это же все писатели, — прохрипел учитель, уже полузадавленный. — А ученые…

— Хе-хе, дорогой товарищ, — Гришка наконец разжег сигарету и снова получил возможность говорить. — Белл, создатель телефона, судился из-за денег, Эдисон…

— Они изобретатели!

— Ньютон. Гаусс, Менделеев, Якоби, — имена пулеметной дробью сыпались из Тришкиного рта.

Учитель вздохнул, извинился, кое-как открыл свой портфель, путаясь в ремешках и замочках, засунул в него приготовленную было рукопись, закрыл его, — по-моему, только на правый замочек — попрощался и побрел к двери, нелепо отставив чуть назад руку с тяжелым перекошенным портфелем.

Я не знаю соответствующей статистики — не вел, но в этот день норма графоманьих визитов была явно перевыполнена.

Целая бригада телепатов и ясновидцев полчаса окружала мой столик (в холл я на этот раз не вышел, так как в кабинете мог хотя бы время от времени напоминать, что мы мешаем соседям). Они предлагали мне поехать посмотреть какой-то невероятный фильм, хотели познакомить с девушкой, творящей чудеса, и стариком, излечивающим все болезни наложением рук. И я должен был вежливо объяснять, что таких фильмов уже видел немало и все они не доказательны, что с невероятной этой девушкой я беседовал и в большой лаборатории, и в камере предварительного заключения (она была сверх всего мошенницей в точном смысле, который придает этому слову уголовный кодекс), что старика я знаю, и он действительно излечивает головную и зубную боль, но до туберкулеза и рака пока не добрался.

— Фома неверующий! — взвился самый упрямый из ясновидцев. — Ну а если я вот сейчас, вот здесь, прочту ваши мысли, тогда поверите?

Ответил ему — сзади, и это был именно удар в спину — Гриша:

— Да прочти вы его мысли, вы бы уже давно побежали жаловаться главному редактору.

Телепаты исчезли с такой стремительностью, как будто они срочно освоили технику нуль-транспортировки.

Я свободно вздохнул, осторожно потянулся и полез в стол за собственной рукописью. Превращать людей и вещи в слова — моя профессия, больше того, мое единственное умение. Надо писать…

Да где там писать! Очевидец приземления летающей тарелки жаждал поделиться со мною — и читателями — своими богатыми впечатлениями.

Потом явился создатель гипотезы о полости внутри солнца, за ним — автор вечного двигателя новой системы (система оказалась старой, проверенной).

В промежутках я обсуждал с авторами (настоящими авторами) проблемы будущего облика людей, догадки древних индийских ученых об эволюции, возможность того, что у нашей Вселенной обнаружатся четкие границы…

Гриша вскрыл пришедшую в редакцию посылку и долго демонстрировал всем желающим стержень, на вид явно металлический, с тусклым свинцовым блеском. Стержень торчал из куска углистого сланца и согласно письму шахтера был им найден в полукилометре от поверхности земли.

Чуть позже Гриша долго объяснял пожилому человеку — явно графоману, — что его статью надо переделать, сейчас она попросту неверна.

— Молодой человек, статья написана на тему моей докторской диссертации.

— Я не ВАК, не надо со мной спорить, — ответил Гриша.

И снова — люди, люди, люди. Один с предложением, как сделать из дурака — гения. Опять — летающие тарелки, фантастические рассказы…

Мне стало вдруг скучно. Впервые в жизни. Мне бывало тяжело, грустно, тоскливо, плохо, печально… Скучно не бывало. В портфеле всегда лежали (и сегодня тоже) недочитанная книга и недописанная статья. В клубе ждал партнер по шахматам, у часов — девушка, в Манеже — выставка. Я не ходил, а бегал, втискивался в троллейбусы, останавливал такси и вскакивал на ходу в попутные грузовики.

Ритм и темп не изменились. А скучно стало. Что с этим делать? Для борьбы с плохим настроением можно перечитать Ильфа и Петрова, сходить на Юрия Никулина или — есть у меня свой собственный способ — заново подсчитать, в скольких газетах и журналах я успел напечататься за свою жизнь. Посмотришь на листок с тремя десятками названий — и как-то меньше оснований думать, что ты бездарность, лодырь или неудачник. Но когда скучно, это не поможет… А что поможет? Скука — почти по Горькому — не мать, но женщина. Значит, от нее можно убежать. Уехать! Выйти из милой сердцу, но все же рутины. Главный на месте? Отлично!