Легион обреченных - [79]

Я ничего не соображал, ничего не видел, не слышал сигнала «отбой тревоги». Остановилась какая-то легковая машина. Человек в форме усадил меня в нее. На заднем сиденье лежал плед, и в нем моя Барбара.

Меня раздели. Врач сказал что-то о шоке. Чья-то рука легла мне на запястье, мягкая рука, сжавшая его легко, нежно как рука Барбары — Барбары, которую убили.

Меня отправили обратно в полк обер-лейтенантом, командиром своей старой роты. Фон Барринг стал оберстлейтенантом и командиром батальона. Из начального личного состава в полку оставались только оберст Хинка, фон Барринг, Старик и я. Старик теперь был обер-фельдфебелем.

Однажды в холодный, хмурый, дождливый день Старик и я возвращались с передовой. На последнем отрезке пути к нашей деревне мы шли по железнодорожному полотну. И были уже у временной станции, где находился большой склад боеприпасов, когда в воздухе раздался жуткий знакомый свист. Старик толкнул меня вниз головой в канаву, потом бросился туда сам.

В течение получаса казалось, что наступил конец света. Стоял вой, грохот, гром нескончаемой череды взрывов. Слепящее пламя взлетало в воздух со звуком, напоминавшим щелканье кнута. Целые ящики снарядов разлетались, взрываясь, во все стороны. Две вагонетки взлетели в воздух и упали в поле метрах в ста пятидесяти. Целая ходовая часть большого товарного вагона пробила стену депо и с грохотом упала неподалеку от меня. Две высокие заводские трубы рухнули. Одна как будто переломилась одновременно в нескольких местах. Другая медленно кренилась и в туче растворной пыли повалилась на землю. Все дома на широком пространстве были стерты с лица земли.

Наступившая тишина была страшной. Я медленно овладел собой, встал и огляделся. Старик лежал в двух шагах от меня.

— Ну, Старик, пойдем, что ли? Жутко было, а?

Ответа не последовало.

Обе ноги перебиты, левое бедро превратилось в кровавую кашу, плечо мало чем отличалось от него.

Я положил голову Старика себе на колени и шарфом утер пот с его лба.

— Старик, дружище, — зашептал я, — дотянешь до перевязочного пункта, если понесу?

Он на секунду открыл глаза.

— Старику конец, Свен. Давай останемся здесь, подержимся за руки. Ждать недолго. Сунь мне в рот сигарету, если у тебя есть.

Я зажег сигарету и вставил ему между губ. Говорить Старику было больно.

— Потом ты напишешь жене и детям, так ведь? Ну, сам знаешь, как: пуля в висок, никакой боли… Да мне и не очень больно, только дергает в спине, когда говорю… Трубку и нож возьми себе; остальное отправь домой вместе с двумя письмами в моей записной книжке.

Какое-то время он лежал молча, закрыв глаза, а меня пронзала острая боль. Я поднес ему к губам фляжку.

— Старик, тут шнапс. Попробуй немного выпить.

Он сделал кое-как два глотка и снова открыл глаза.

Хрипло прошептал:

— Больше всего мучает, что оставляю тебя одного. Надеюсь, ты сможешь вернуться в свою маленькую страну, где чувствуешь себя дома и о которой рассказывал так много хорошего.

Когда все было кончено, я взвалил его на плечо и, оскальзываясь, тяжело потащился по слякоти. Я плакал, скрипя зубами в бессильной ярости, когда оскальзывался, пот бежал у меня по шее, хриплое дыхание было горячим.

Русские хозяева дома в изумлении уставились на меня, когда я, шатаясь, внес мертвого товарища в комнату и положил на кровать. Потом пошел в дом напротив к фон Баррингу.

— Теперь еще и он, — простонал фон Барринг. — Я больше не могу. — И, схватив меня за плечи, закричал: — Свен, я схожу с ума! Чувствую себя убийцей всякий раз, когда должен приказывать идти в атаку.

Он затрясся от рыданий, рухнул на стул и уронил голову на вытянутые на столе руки.

— О, Господи, пусть это скорее кончится! Пусть это скорее кончится!

Фон Барринг налил водки в два стакана до самых краев и один протянул мне. Мы одним духом выпили. Он снова наполнил их, но когда потянулся к своему, я удержал его руку.

— Эрик, — сказал я, — давай не прикасаться к этим стаканам, пока не похороним Старика. Сейчас ты должен пойти со мной, похоронить его. Сделать это должны только мы вдвоем, потому что мы его знали. А потом я охотно буду пить с тобой до смерти.

Свастику с флага, в который завернули его, мы сорвали.

* * *

Затянув подбородочный ремешок и поправив каску, я окидываю взглядом роту, которой командую.

На месте прямо передо мной некогда стоял гауптфельдфебель Эдель. Он умер от тифа в 1943 году.

За ним некогда стоял рослый, добродушный фельдфебель Билендорф, оказавшийся заживо погребенным со всем четвертым взводом во время боя на кубанском плацдарме.

На правом фланге второго взвода стоял Старик, позавчера размозженный снарядами.

За ним штабс-ефрейтор Йозеф Порта, ушедший на вечный покой с длинной ножевой раной в животе.

Рядом с ним Кроха, участь неизвестна.

Плутона обезглавило взрывом бомбы с лесу под Могилевом.

Хуго Штеге, унтер-офицер, раненный осколком в бок, сгорел в своем танке.

Неунывающий Асмус Браун; в феврале 1942 года оторваны рука и обе ноги.

Унтер-офицер Бернахард Флайшман исчез в Москве после побега из лагеря в Сибири.

Ефрейтор Ганс Бройер, разжалованный лейтенант полиции, казнен после того, как сунул ногу под каток танковой гусеницы.