Легенды вырастают из травы - [7]

Эта примитивная классификация не претендует на самостоятельное значение и введена только для того, чтобы попытаться понять: какое из «приложений магии» могло заинтересовать Марию Семенову?

Вряд ли очарование вымышленных миров и героев. Золотоволосый странник в серебристо-сером плаще, вероятно, никогда не будет ей вполовину так дорог, как вот эти самые викинги, чьи кости покоятся в нашей бренной земле. Не будем разбирать, чем отличаются любовь к небывшему и любовь к прошедшему. Но, мне кажется, автор «Лебединой Дороги» скорее полюбит скандинавские корни в иных эльфийских именах, чем «эльфийские» — в скандинавских, а персонажи ее фэнтези надолго сохранят отчетливое сходство с европейцами IX века.

Что касается «технических средств», предоставляемых магией, — совсем не прибегать к ним глупо, да и вряд ли возможно. Многим не понравилось, как это было сделано в «Волкодаве». Дескать, симураны Самоцветных гор примитивнее орлов Манве, разрушение замка и нападения мертвяков недостаточно убедительны, а возвращение меча — вообще ни к селу ни к городу и разрушает красоту самопожертвования Волкодава. Об этом мне судить трудно — я как-то сразу приняла тот мир, не стала ни с чем его сравнивать и прикидывать, что бы в нем изменить к лучшему. Но если отринуть эмоциональные мотивы вроде зависти и ревности (сидела бы ты, этнограф, занималась своей этнографией и не бралась бы за магию…) — все равно остается вероятность, что в чем-то критики правы.

Возможно, Семеновой недостает изящества в обращении с новой для нее фактурой. Что на корабле надо грести до деревянных мозолей, а мечом махать каждый день, если ты воин, — это само собой разумеется, а вот что иногда можно просто «колдануть» — еще непривычно, не с руки, на ум не приходит… Но и задача не из легких — в видимый и осязаемый, полный и цельный мир вписать столь же реальную магию. Да еще при том, что основным предметом любви в нашем мире были воины, а не книжники. «Грамотей да колдун — одной суки помет», книгочеи все — колдуны, им было бы проще… Может быть, не случайно «вторым главным» героем «Права на поединок» становится Эврих из Феда. Само собой, Волкодава ему редко удается опередить, и не только в сражениях. Для любимого героя и каторга оказывается чем-то вроде филологического факультета: просвещенному арранту мудрено равняться с ним по части языков и поэзии. И все-таки — столь талантливый и обаятельный книгочей (и даже немножко умеющий драться…) появляется у Семеновой в первый раз — но, вероятно, не в последний.

Что будет дальше?

Может ли фантастический элемент у Марии Семеновой быть сердцем книги, основой и движущей силой сюжета? С одной стороны, культурологические трюизмы о «сакральных смыслах бытовых обрядов» и «мифологизации обыденного сознания» нигде больше не получали такого яркого овеществления. С другой стороны, непривычные в обращении магические приемы. При всем уважении и всей любви, до легкости, с которой творят чудеса многие ее собратья по перу, Семеновой (пока?) еще далеко. Перед нами редкий случай: сверхъестественное, проросшее из глубины, скрытая сила, которая сразу взялась отвечать за любовь, ненависть и философскую подоплеку — а сюжета словно бы едва коснулась.

Волкодав не вершит судьбы миров, не владеет волшебным даром (если не считать таковым способность носить в себе добрую звериную душу). Он просто мстит за гибель рода, а потом нянчится с убогими, насевшими на его голову, и служит кнесинке. Мир Волкодава чудесен, но чудеса не подходят к поверхности.

Отсюда происходят попытки доказать «случайность» вымысла у Семеновой. Убери все, чего не может быть, — сюжет практически не изменится (кроме того, что придется иначе обставить спасение Волкодава после рудников, а уход с обрыва заменить, скажем, отъездом за море — драка на пустой пристани, смею вас уверить, вышла бы ничуть не хуже, чем на скале). Сюжет не изменится, и все-таки убрать из «Волкодава» все чудеса невозможно и неумно.

Как назвать то, что исчезнет? Скрытая сущность явлений, исподволь управляющая действием, разрешающая реалистичному, квазинаивному сюжету развиваться как бы самостоятельно, своим чередом. Магия, которой автор не спешит давать первые роли, поскольку любит и высоко ставит реальность видимую и осязаемую, — все, что выросло из маленького семени или создано долгим трудом.

Однако реалисты, имеющие склонность к истории, зачастую становятся способными чародеями — возможно, из-за двух принципов, общих для истории и магии: «случайностей не бывает» и «если две вещи подобны, они суть одно и то же, даже если кажется, что время и пространство разделяют их». (Разве что историки менее категоричны: «если две вещи подобны, при определенном везении это может оказаться не случайностью».) Не слишком важно, изучаешь ли ты превращения индоевропейских корней, различные школы кузнечного ремесла или способы разрушения чар. Навык раскрывать причинно-следственные связи, угадывать неизвестное и, выделяя главное, не пренебрегать мелочами — хорошая школа для Мифотворца с большой буквы. Если отбросить метафоры — это способ мировосприятия, весьма перспективный для сочинителя фэнтези и для литератора вообще.