Легенды Великолесья. Мальчик, который шагнул в вулкан - [3]

— Доброе утро, о-Чендеру!

— Приветствую! — процедил сквозь зубы Чендеру, оставаясь в прежней окаменелой позе и вглядываясь в туман на конце Восточной улицы.

Только охотники за долгие годы практики выслеживания диких копытных и хищников приобретали подобную способность по долгу застывать в одном положении тела, не шелохнувшись, не моргая и практически не дыша.

— Позвольте один вопрос, о-Чендеру: не видели ли Вы Ио Магарэт сегодня утром?

— Твоя мать там, — кивнул мрачный сторож в сторону Восточной улицы.

Было очевидно, что другие вопросы были бы совершенно неуместны, поэтому Олин бегом свернул на Восточную улицу, в надежде догнать мать и даже слегка напугать её внезапностью своего появления.

Миновав пару домов, он остановился — впереди из тумана показались три силуэта: Ио, мать Олина, медленно вели под руки двое высоких охотников, тех самых, с которыми отец отправился вчера вечером в Лес. Их мрачные лица были обращены вперед, и взгляд пронизывал туман. От этого взгляда холодок пробежал по спине Олина. Лицо матери было скрыто платком, а её сжатые в кулаки руки побелели от напряжения. Один из сопровождающих шепнул что-то другому и тот ускорил шаг, направляясь к Олину. Им оказался Дородо — русоволосый с проседью и немного сутулый лучник с южного края деревни. Приблизившись, он крепко взял Олина за руку и отвел в тень деревянной стены дома. Затем он как бы для уверенности облокотился свободной рукой о стену и медленно произнес:

— Олин!.. У меня есть плохая новость… Так случилось, что… В общем, как мужчина мужчине скажу тебе прямо — твой отец не вернется из Леса, он погиб. Его унес гатанг. Прости…

Несколько мгновений Олин в оцепенении осознавал сказанное.

Страшная новость не укладывалась в голове. Не может быть! Неправда! Глаза Дородо говорили вместо слов — это была правда, внезапная и ужасная правда. У Олина потемнело перед глазами и кровь ударила в голову, панический страх заставил его инстинктивно броситься к матери, но загорелые руки охотника удержали его. Дородо резко развернул к себе Олина и, держа за плечи, произнес сурово:

— Ей не нужны твои слезы, сопляк. Ей нужно твое крепкое плечо и большое сердце. Ты слышишь меня?!. Теперь ты должен стать отцом своим братьям и сестрам! И никаких истерик! Так?!

Олин в замешательстве заморгал и быстро закивал головой. Затем глубоко вздохнул, вложил белую и холодную мамину ладонь в свою руку и, поблагодарив смущенных мужчин, произнес:

— Пойдем домой, мам. Малыши наверняка уже проснулись.

Охотничий коршун Чендеру бесшумно сел на руку хозяина, заставив последнего оторвать взгляд от мальчика и его матери, медленно приближавшихся к площади. Каменное лицо сына Магарэта выглядело мужественным на фоне тихого судорожного всхлипывания женщины.

— Тревожные времена настали, Массара, необычайные!.. Не так ли? — произнес Чендеру, задумчиво поглаживая пепельные перья пернатого спутника. Коршун грозно верещал, подергивая головой и расправляя крылья.

— Эй, Магарэт! За мрачным утром настаёт хороший день! Держи вожжи, держи!

Олин с недоумением обернулся и впервые в жизни увидел улыбающегося Чендеру, ободряюще трясшего в воздухе кулаком.

Солнце продолжало разгонять клочья тумана теплыми лучами, а птицы — прыгать по мостовой. Запыхавшиеся мехи Киранофа держали ритм. В Маловане настал день.

Глава II. Террано

Ян Серовски шел по аллее Грин-парка в центре Лондона и морщился от собственных мыслей. В этот серый ноябрьский полдень накрапывал мелкий холодный дождик и дул пронизывающий ветер. В редких лужицах Ян видел свое отражение — на него смотрел 16-летний парень среднего роста, немного сутулый, сероглазый, с внимательным, сосредоточенным взглядом и тонкими чертами лица. Его чистые темно-русые волосы были аккуратно подстрижены, наполовину закрывая уши и шею. Темно-синяя, почти черная болониевая ветровка с едва заметной галочкой Nike на левой стороне груди была застегнута до верха. Серая кофта крупной вязки с узорами в виде оленей высовывалась наружу двойным, укрывающим шею до самого подбородка воротом. Темно-синие джинсы свободного, если не сказать, обвислого кроя, лежали поверх высоких кроссовок с толстой подошвой и широкими белыми шнурками. Втягивая заледеневшие руки в длинные рукава, он сунул бутылку ярко-рубиновой газировки «Параллакс» в карман и не глядя пнул перекатываемый ветром по асфальту картонный стакан Costa с трубочкой.

Ян думал о матери. Вернее, старался не думать, но у него не получалось. История его рождения снова и снова возникала в голове, теребя воображение. Вот его беременная мать, двадцатипятилетняя Эмма, сидит в углу обшарпанной кухоньки, обхватив колени. Ее возлюбленный, так много и так красиво говоривший о переезде в столицу в домик на окраине, только что заявил, что не хочет и не может ее видеть — он уже в другом городе. В отчаянии Эмма совершенно твердо решила избавиться от нежеланного ребенка. То есть, от него — Яна. Тетя зачем-то все рассказала ему. Эмма начала пить, больше курить — ни к чему беречь никому не нужное существо в утробе, уже приговоренное к смерти. «Ты уже взрослый, Яник. Ты должен знать. Твою мать отговорила от аборта какая-то подруга. Уж не знаю как. Она поселилась у нее, вместе с ней пила, плакали они вместе», — тетушка Мэри почему-то считала своим долгом выложить все как есть. После этого разговора Ян, как ему казалось, понял истинную причину той «параноидальной» заботы, которой окружала его мама. Чувство вины — мощная вещь. Но, как видно, не для его отца, если этого человека вообще можно так назвать. Яну было ужасно стыдно даже перед самим собой за ту щемящую детскую тоску, которая периодически наполняла все его существо до недавнего времени. Ян убеждал себя, что повзрослел, перерос ее, что это унижение — плакать о человеке, для которого ты просто неприятная оплошность в постели.