[Легенды о Камбере Кулдском 1-2] Камбер Кулдский. Святой Камбер - [209]

Синхил кивнул с несчастным видом, не находя сил отвечать.

— Скажите, то, что вы делаете, приносит вам успокоение? — ласково произнес Камбер.

— Это… смысл моей жизни! — выдавил Синхил, склонившись над лежавшей на руках ризой.

Несколько секунд Камбер молчал, предоставив королю колебаться между отчаянием и надеждой. Он видел, как Синхил гладит складки мягкого шелка, и дрожь в его руке, и неумелые попытки скрыть волнение. Что же, он думает, что сейчас ризу станут отнимать?

— Синхил? — наконец позвал Камбер, нагибаясь к застывшему в напряжении королю, — Синхил, послушайте, я понимаю причины, побудившие вас. Понимаю и вовсе не упрекаю. Я даже не хочу запрещать этого. Господу нашему не может быть неугодна такая любовь к нему.

Синхил медленно поднял голову, не веря своим ушам, он хотел видеть говорившего и искал его смятенным взором.

— Вы правда так думаете?

— Да.

Казалось, Синхил задумался, но, взглянув на епископское кольцо Камбера, вздохнул и начал складывать ризу.

— Может быть, вы правы насчет Него… Я хочу верить в это. Но епископы? Что они сделают со мной, когда узнают?

— А почему они должны узнать? — спросил Камбер, нахмурившись, когда Синхил положил облачение обратно в сундук. — Вы исповедовались. Разве вы станете исповедоваться и остальным?

— Значит, вы не расскажете им? — с надеждой произнес Синхил.

Вместо ответа Камбер заглянул в сундук и рылся в нем, пока не нашел то, что заметил раньше; широкую расшитую епитрахиль фиолетового шелка. Он вынул ее и повесил на ладонь правой руки.

— Вы видите это, Ваше Величество?

— Да.

— Так вот, существует еще одна, которой вы не видели. Она была на мне с тех пор, как я поднялся с того кресла у камина. Как я могу рассказать еще кому-то о том, что узнал на исповеди? Неужели вы думаете, что я не строг в своих обетах?

Они помолились, а потом Синхил робко попросил своего брата-священника помочь ему отслужить мессу. Поколебавшись, Камбер согласился принять роль диакона, в то время как Синхил совершит обряд. Служба началась, и очень скоро благоговение и чистота наполнили Камбера, обжигающая вера короля возвращала к воспоминаниям о далекой ночи и потаенной часовне в сердце гор. Синхил открылся без остатка, сделался ясен, как рукопись под полуденным солнцем, чтобы читать в его душе, не требовалось никакой премудрости. Камбер уверился в правильности своего решения — секрет короля должен быть сохранен. Помимо всего, это укрепит дружбу и взаимное доверие монарха и его ближайшего советника Элистера Келлена.

Несмотря на очевидные выгоды, этот случай насторожил Камбера. Часом позже выйдя от короля, он нуждался в уединении больше, чем до визита. Взяв факел у одного из стражников королевской башни, он снова вышел через южные ворота, прогоняя назойливые мысли о Синхиле и его заботах. Когда он наконец оказался в своем крыле архиепископского дворца, начал спускаться вниз вместо того, чтобы пойти наверх. Через малозаметную дубовую дверь Камбер вышел на площадку из каменных плит. Под ним была небольшая часовня, в которую спускалась широкая лестница, заканчивающаяся в центре комнаты.

Это место не было укромным уголком Камбера, особенно зимой, но часовня находилась в стороне от главных переходов и чаще всего пустовала, так было и сейчас — подходящее местечко, чтобы привести мысли в порядок. Свет проникал в часовню сквозь три проема над дверью. Внутри помещалось скромное надгробие, некогда выбеленное известью, наверное, чтобы стало посветлее. Но сырость и время превратили побелку в размытые грязные пятна на плите. Стены, когда-то украшенные фресками, изображавшими житие Богородицы, уже давно осыпались.

Однако часовня не была заброшена. Пол был довольно чист, алтарь в полном порядке — время от времени часовенка использовалась гостившими священниками, служившими и молившимися тут. Никаких украшений здесь не было. На алтаре лежали лишь обычные покровы, убранство составляли две свечи в простых подсвечниках, незатейливое деревянное распятие да изящная, но серая от времени статуя Богородицы подле непритязательной дарохранительницы.

Взглянув, Камбер начал спускаться. Его факел отбрасывал круглую красноватую тень, бывшую единственным ярким пятном, кроме красного огонька лампады, горевшей над алтарем. Внизу он поклонился и перекрестился, потом вставил факел в держатель на северной стене. Вернувшись к алтарю, он распростерся на полу, как в ночь своего посвящения, от холода и сырости голого камня Камбера отделяла только ткань его одежд.

О, Боже, к чему он пришел? Не было ли все это заблуждением? Сможет ли он жить с этим дальше?

Как быть с Синхилом? Он сказал ему, что всепонимающий Господь простит ослушника во имя любви. Ну а если не простит? Если словами сочувствия Синхил ввергнут в еще больший грех, и на несчастного будет навлечен гнев Божий.

А разве не заслуживают гнева Творца те, по вине которых в лоне церкви творят кумира, объявляя его святым? Разве не достойны гнева своим обманом сделавшие возможным такое кощунство?

Мог ли он позволить всему этому продолжаться? Действительно ли мотивом его поступков служило благо державы, или он пал жертвой собственной гордыни, растревоженной самонадеянными мыслями, что только его трудами можно спасти королевство и короля?