Легенды ночных стражей 2: Путешествие - [52]

— Нет! Нет! Этого не может быть! — ухнул Сорен. Лапы его подогнулись, и он рухнул на дно дупла рядом с сестрой.

— Эглантина! Эглантина!

— Приведите миссис Плитивер! Быстро! — закричала Гильфи. Время для Сорена остановилось. Он не замечал смены дней и ночей. Сколько их прошло с тех пор, как спасатели принесли Эглантину?

Сначала он оцепенел. Он просто не мог ничего делать. Миссис Плитивер без устали хлопотала над Эглантиной.

— Она выживет? — это все, что мог выдавить из себя Сорен.

— Не знаю, милый, — честно отвечала ему старая змея. — Мы просто должны бороться за ее жизнь.

Постепенно Сорен тоже стал помогать. Он поил сестру чаем из ягод молочника и ласково приговаривал:

— Эглантина, это я, Сорен. Я твой брат, Сорен.

Но глаза Эглантины оставались полуприкрытыми, и она продолжала бормотать строчки, которые распевали все спасенные. Тем не менее малышка явно шла на поправку.

В тот день, когда Эглантина окрепла настолько, что смогла полностью открыть глаза, Сорен чуть с ума не сошел от радости.

— Эглантина! — шептал он, склоняясь над сестрой. — Эглантина. Это я, Сорен. И миссис Плитивер тоже здесь!

Но в глазах сестры он не заметил и тени узнавания. Эглантина пару раз слабо клацнула клювом и снова принялась лепетать что-то невнятное. Сорен тяжело вздохнул.

— Наберись терпения, милый, — сказала ему миссис Плитивер. — Великое дело — терпение. На все нужно время. Ты заметил, как окреп ее голосок?

Но Сорену вовсе не нравилось то, что этим голоском произносилось. Его сестра говорила только о Тито, о вечном царствии Тито, о том, что весь мир должен принадлежать сипухам Тито Альба. Как он сможет объяснить ей, что его лучшие друзья — сычик-эльф, бородатая неясыть и пещерная сова? Разве она поймет, что для него они лучше всех на свете, и что все четверо они — одна стая?

На следующее утро Эглантина настолько окрепла, что смогла встать и сделать несколько шажков. Сорен бережно вывел ее на ветку и остановился рядом. С тем же успехом он мог бы стоять рядом с пнем. Эглантина делала то, что он ей говорил, но ни капельки его не узнавала.

Он привел ее в свое дупло, где жил вместе с Гильфи, Сумраком и Копушей, а перед вечерней песней мадам Плонк к ним заглянула Примула, чтобы показать Эглантине красивые ягоды молочника, которые она нанизывала на нитку.

— Смотри, Эглантина. С тех пор как я здесь очутилась, я собираю по несколько ягодок от каждого сезона. У меня уже есть белые зимние, серебряные весенние, а теперь и золотые летние. Скоро у меня будет целое ожерелье. Если хочешь, я и тебе такое сделаю…

Но Эглантина не произнесла ни слова.

— Это хуже лунного ослепления, — шепотом сказал Сорен Гильфи.

Гильфи не знала, чем его утешить. Ей было ужасно жаль Сорена, она-то знала, как он тосковал по своей сестре. Но обрести Эглантину в таком состоянии было еще хуже, чем похоронить ее. Разумеется, Гильфи никогда бы не осмелилась сказать об этом Сорену, но ей было невыносимо смотреть на то, как он мучается.

Тут в дупло просунулся любопытный клюв Отулиссы.

— Можно войти?

— Конечно, — отозвался Сорен.

— Знаете, я только что из библиотеки… Я перерыла все книги про сипух, потому что хотела понять, почему все птенцы лепечут какую-то чушь про Тито. Но сегодня я немного отвлеклась на книгу одной знаменитой пятнистой неясыти, которая очень интересно рассуждает о совиных мозгах и желудках…

— Великий Глаукс, — процедил Сумрак и ловко отрыгнул погадку в отверстие дупла. — Держу пари, что она была твоей родственницей, Отулисса.

— Вполне возможно. В нашем роду было много выдающихся мыслителей, ведь мы такие древние… Но это неважно. Короче, в этой книге описана одна болезнь, которая показалась мне очень похожей на то, чем страдает твоя сестра, Сорен. Там это называется «пусточувствие» или непроницаемость мускульного желудка. Желудок у таких птиц словно закрыт изнутри, так что никакие внешние впечатления не могут в него пробиться, а это, в свою очередь, ведет к мозговым расстройствам.

— Что ж, это все объясняет! — с сарказмом воскликнул Сорен. — И зачем ты мне это рассказываешь? Что мне с этим делать?

— Но… я… — растерялась Отулисса. — Я не знаю… Я просто подумала, что тебе будет интересно узнать причину ее состояния. Не думай, что она не хочет тебя узнать. Она просто не может… — еле слышно пролепетала Отулисса. — Просто…. Я хочу сказать… Я уверена, что твоя сестра по-прежнему любит тебя, — она осеклась, встретив суровый взгляд Сорена. — Ой, прости меня. Я все делаю не так. — Глаза Отулиссы наполнились слезами. — Я просто пыталась помочь…

Сорен тяжело вздохнул и, отвернувшись, принялся взбивать постель для Эглантины.

Когда тьма незаметно перетекла в рассвет, а утренний свет сменился резким сиянием полдня, когда невыносимо медленно потекли дневные часы, и даже тихий лепет Эглантины утонул в сонной тишине, Сорен почувствовал себя невыносимо одиноким.

Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Он не был так одинок даже в ту страшную ночь, когда лежал на земле, выброшенный из дупла братцем Клуддом. Он не был так одинок и в Сант-Эголиусе, и даже тогда, когда почти утратил надежду снова встретить своих родителей. Нет, никогда еще он не чувствовал такого мучительного одиночества. Эглантина снова была с ним, но Эглантина ли это?