Легенды II - [183]

— Не вижу никакой разницы с вчерашним днем, — затверженно ответил тот. — И с позавчерашним тоже.

Джармон, вдвое старше их всех, отнял руку от глаз и досадливо покрутил головой.

— Вот так он и будет долдонить, пока вода не нальется ему в рот и волны не сомкнутся над головой. Глаза у него хорошие, однако он слеп как крот. Не спрашивай его больше, Гектор. Он испытывает остатки моего терпения.

Севирим плюнул в море и последовал за Гектором, который уже шагал прочь из заброшенной гавани.

— Напрасно ты думаешь, что я тешу себя пустыми иллюзиями, Джармон, — сказал он тихо. — Просто не вижу смысла заранее смиряться с неизбежностью. Возможно, видение короля было обманным, или он неверно истолковал его. А если Спящее Дитя в самом деле восстанет, море не обязательно затопит весь остров: этого не случилось, даже когда звезда упала на Землю. Мы, конечно, потеряем кусок побережья, но если подняться повыше, как мы советовали другим...

— Прошу тебя, перестань, — проронила Канта.

Ее сухой, скрипучий голос без труда перекрыл ветер, и Севирим тут же умолк. Канта расходовала слова бережно, точно их произнесение причиняло ей боль, но сказанному ею трудно было не подчиниться.

Гектор остановился и впервые за многие дни окинул внимательным взглядом своих товарищей — четырех совершенно разных существ, которых объединяло одно: все они добровольно пожертвовали жизнью, чтобы остаться на острове и помочь ему выполнить никому не нужную миссию.

Его удивило, как сильно они изменились физически после ухода кораблей, но еще больше он поразился тому, что до сих пор не замечал этого. Знаменитая борода Джармона, рыжая с подпалинами, поседела так, что сливалась с окружавшим его туманом. Канта, и раньше худая и черная, как тень, окончательно ссохлась. Ее глаза, не мигая, смотрели на него из серой дымки, и сила ее воли заполняла пространство, занимаемое прежде ее телом.

Севирим потупился, явно задетый ее приказом. Он был совсем мальчишкой, когда необдуманно связал свою судьбу с Гектором, а за последние пять месяцев состарился лет на двадцать, но сохранил свой бесивший Джармона идеализм. После каждого выговора, полученного от старших, частица этого идеализма покидала его, унося с собой новую каплю молодости.

Понимающий взгляд Анаиса Гектор поймал, словно мяч. Самый близкий его друг, брат во всем, кроме крови, Анаис всегда понимал его без слов — возможно, их, несхожих внешне, связывало внутренне общее лиринское наследие. Анаис обладал традиционными чертами лирингласов: серебристыми глазами, розовой кожей и гладкими, отражающими солнце волосами. Гектор, темноглазый и темноволосый, пошел в мать; шапка его кудрей доходила только до бровей Анаису. Теперь они стали похожи — обстоятельства, усталость и жар закипающего моря сделали обоих тускло-серыми.

Гектор смотрел, все еще во власти тишины, которой потребовала Канта, и ничего не чувствовал по поводу замеченных им перемен. Затем, все так же молча, кивнул им, призывая следовать за собой.

Молчание длилось, пока они, идя вдоль каменистого берега, не пришли к ожидавшим их лошадям. Там Анаис отвесил Севириму легкий подзатыльник и воскликнул:

— Я понял причину твоего упрямства! Тебе просто неохота таскать мешки с песком.

— Ты меня за это винишь?

— Ну что ты. Я ищу союза с тобой, чтобы поднять бунт против этой бессмысленной работы.

Гектор, сев на чалую, хмыкнул.

— Пустая трата времени. Неизвестно, погибнет ли остров, но мешки с песком неотвратимы, как смерть.

— Ты говоришь на ветер, Гектор, —угрюмо бросил Джармон. — Но если тебе от этого легче, у меня возражений нет.

— Говори за себя, — сказал Анаис, тоже садясь на коня. — У меня они есть. Если б я знал, что ты запряжешь нас в работу, нипочем не остался бы. Одно дело обречь себя на верную смерть в обществе лучшего друга, совсем другое—ломать свои чистые ногти, копаясь в грязи, и возводить зачем-то эти песчаные укрепления. Это чересчур утомительно. С тебя причитается, Гектор — будешь поить меня всю ночь самыми лучшими винами.

Гектор снова хмыкнул и пустил чалую рысью.

Они доехали по северно-западному берегу до заброшенной рыбачьей деревни и спешились, чтобы прочесать крытые тростником хижины и разрушенные причалы. С вывозом этого поселения трудностей не было: рыбаки знали море и первыми поняли, что дело неладно.

Пятеро молча шагали по плотному песку и битым ракушкам. Только ветер гудел, налетая с моря, да тростник шуршал, да шмыгали крысы, да изредка всхрапывали лошади.

У каждого пустого дома кто-нибудь отделялся от других и заходил внутрь. Там мало что осталось — все свои пожитки рыбаки прихватили с собой, отплывая на северный континент.

Во время двух предыдущих проверок пятеро находили здесь самоселов — мужчин, женщин и детей с дикими глазами, пришедших из дальних мест уже после отплытия флотов. Эти несчастные ютились в покинутых хижинах, уповая на чудо, и бесцельно слонялись по берегу. Им посчастливилось: для них нашлось место на немногих спасательных судах, еще заходивших на остров. Гектор молился, чтобы не пришлось больше никому говорить, что теперь отъезд невозможен. Рыдания, которые неизбежно последовали бы за таким известием, и теперь стояли у него в ушах — он наслушался их во время проводов.