Легенды и мифы Невского проспекта - [27]

Подлинная фамилия Пяста – Пестовский, Пяст (Piast) – это псевдоним. Его появление связано то ли с историческим фактом, то ли с семейной легендой, согласно которой отец Пяста является потомком старинного польского королевского рода Пястов, правивших в Польше с X по XIV век. Может, оно и так. Однако, по другим версиям или, если хотите, легендам, польской крови в жилах Пяста нет. По отцу он будто бы был прибалтийским немцем, а по матери – грузином.

Семейная легенда о польском королевском происхождении наложила известный отпечаток на характер поэта, что, кстати, и позволяет верить в ее достоверность. Он был гордым и заносчивым, как польский шляхтич, превыше всего ставил собственную независимость от людей и обстоятельств. Никогда ничего не просил. Но и это ничего в судьбе Пяста не изменило. Он буквально бедствовал. Походил на бродягу или бомжа, как сказали бы сегодня. Выдавали за анекдот историю, как однажды с панибратскими интонациями в голосе его остановил профессиональный нищий: «Товарищ, я тоже из тюрьмы и тоже из Могилева».

Сохранилось предание о том, как Самуил Маршак встретил только что вернувшегося из ссылки и бедствовавшего от безработицы и безденежья поэта Владимира Пяста. Он предложил ему написать детское стихотворение для издательства «Радуга». Пяст отказался, ссылаясь на то, что никогда детские стихи не писал. Тогда Маршак выхлопотал для него в издательстве аванс под будущую книгу, а потом написал ее сам за него. Книга вышла под названием «Лев Петрович» и с именем Владимира Пяста на обложке. На самом деле, как утверждают литературоведы и знатоки творчества Маршака, это было не что иное, как самый первый вариант знаменитого маршаковского стихотворения «Рассеянный с улицы Бассейной».

Живя в Доме искусств и в полном смысле слова страдая от голода, по ночам Пяст, как вспоминают очевидцы, вышагивал по коридорам и громко читал стихи. Чтение напоминало «дикие возгласы», которые не давали покоя обитателям ДИСКа. «Безумный Пяст», – говорили о нем соседи по Дому искусств, пользуясь прозвищем, якобы придуманным им самим. Запомнились его вечные клетчатые брюки, которые он носил бессменно зимой и летом. Среди его друзей и знакомых их называли «двустопные пясты», этакий литературный каламбур, по названию стихотворного размера – двустопного ямба.

По свидетельству современников, характер Пяста проявлялся во всем. Так, после появления в печати поэмы Александра Блока «Двенадцать», он, будучи лучшим другом поэта, перестал подавать ему руку и однажды отказался выступать вместе с Блоком на литературном вечере только потому, что в программе было объявлено чтение поэмы «Двенадцать».

Революцию Пяст не принял и не скрывал этого. Может быть, поэтому его несколько раз арестовывали и отправляли в ссылку. Последний раз в Вологодскую губернию. Там он и умер, будто бы от рака. Впрочем, сохранилась одна непроверенная легенда о том, что гордый Пяст покончил жизнь самоубийством, застрелившись из пистолета. Надо сказать, что если это правда, то случайностью назвать самоубийство поэта вряд ли можно. Известно, что, когда в 1905 году Пяст отправился в поездку в Мюнхен, с ним произошел первый психический срыв, после него он шесть недель провел в психиатрической клинике. Попыткам самоубийства он был подвержен и в дальнейшем. По свидетельству Виктора Шкловского, однажды, «потеряв любовь или веру в то, что он любит», «Пяст проглотил несколько раскаленных углей и от нестерпимой боли выпил чернил. Потом бросился под поезд, но остался живым, отброшенный предохранительным щитом на насыпь».

Свое существование Дом искусств прекратил в 1922 году, оставив по себе память в многочисленных воспоминаниях, в мемуарной и художественной литературе. Наиболее известными из них считается роман Ольги Форш «Сумасшедший корабль».

То ли флигель, то ль пристройка,

То ли зодчества венец.

Угол Невского и Мойки,

Елисеевский дворец.

Поэтическая Мекка,

Отправлявшая с крыльца

Из Серебряного века

В век железа и свинца.

В черный век расстрельных списков,

Тюрем, ссылок, лагерей

Не покинули обДИСКи

Сумасшедших кораблей.

Но какой-то льстивый голос

Убедить сумел людей

В том, что новый бог не Кронос,

Пожирающий детей.

И, впадая в эту веру,

Шли безвременно во тьму

Гумилев – ко рву расстрела,

Мандельштам – на Колыму.

В эмиграцию, в аскезу,

Отрекаясь от икон,

В век свинца и в век железа

Из серебряных времен.

Далеко ли это, близко,

Только, вглядываясь в мглу,

Тени питерского ДИСКА

Вижу в окнах на углу.

Вижу всех, лишенных крова

Под всеобщее «ура!»:

Над могилой – Гумилева,

Мандельштама – у костра.

Время делает добрее,

Даже, если ты Прокруст.

Пусть вам будет Мавзолеем

Петербургский Дом ИСКуств.

Поэтическая Мекка,

Звезд мерцающих огни.

Тень Серебряного века,

Сбереги и сохрани! ***

Противоположный дом № 18 хорошо известен петербуржцам по Литературному кафе, открытому в 1985 году в помещениях знаменитой в пушкинском Петербурге кондитерской Вольфа и Беранже. В самом начале XIX века дом принадлежал купцу Конону Борисовичу Котомину, который в 1812–1815 годах перестроил его по проекту архитектора В.П. Стасова. С тех пор внешний вид дома остается неизменным, если не считать, что боковые лоджии с колоннами, некогда замурованные, только в 1985 году были раскрыты. Имя петербургского купца осталось в полуофициальном названии – «Дом Котомина».