Легенды и мифы Невского проспекта - [115]

                           «На улице Марата!» —

«А где меня обычно нет?» —

                           «На улице Марата!»

Современное здание бань, построенных на углу улиц Марата и Стремянной, находилось на месте снесенной в 1966 году Троицкой церкви. Каменная церковь была возведена в 1894 году по проекту известного епархиального архитектора Н.Н. Никонова, автора проектов многих православных храмов в Москве, Таллине, Полтаве, на Валааме и в других городах не только России, но и Европы. Троицкая церковь была облицована желтым глазурованным кирпичом и украшена изразцовыми иконами. С Невского проспекта она выглядела праздничной и нарядной и пользовалась заслуженной славой самой красивой в городе. В 1938 году церковь была закрыта и долгое время использовалась в качестве складского помещения, а затем, в 1960-х годах, была снесена.

В петербургском городском фольклоре Невские бани известны под другими именами. В шутку их называли высокопарно: «Дворец мытья» – или по-простому: «На стременах», от названия улицы Стремянной, на которую выходит один из фасадов бани. Но есть у Невских бань и более изощренное прозвище. Оно навеяно ассоциациями, связанными с названием улицы Марата, на которой бани расположены. Известно, что один из вождей Великой французской революции Жан Поль Марат, в честь которого улица получила свое современное название, был убит кинжалом в собственной ванне француженкой дворянского происхождения Шарлоттой Корде, сумевшей проникнуть в его дом. Так вот, Невские бани частенько называли: «Бани имени Шарлотты Корде».

Невские бани в 2007 году были снесены, а с 2010 года на их месте возвышается новое здание.

Последняя улица, отходящая от четной стороны Невского проспекта перед площадью Восстания, до революции называлась Знаменской, по находившейся на углу Невского проспекта и площади одноименной церкви. После революции ее переименовании в улицу Восстания, в память о революции 1905 года.

В 1900–1901 годах на участке № 2 по Знаменской улице (№ 116 по Невскому проспекту) по проекту архитектора П.И. Гилева был выстроен доходный дом известного петербургского домовладельца Д.А. Дурдина. В доме была открыта гостиница с громким названием «Эрмитаж». Ее фольклорный адрес вошел в золотой фонд розыгрышей и шуток питерских острословов: «Гостиница „Эрмитаж“, второй этаж, форточка номер первый». Вскоре гостиница была переименована. Она стала называться «Отель дю Норд». В конце 1940-х годов, во время развернувшейся в стране борьбе с космополитизмом, ее вновь переименовали. Теперь уже она стала называться «Северной». Тогда же появился анекдот: «Никому из этих мерзавцев мужчин нельзя верить. Говорил, что его можно найти в „Отель дю Норд“, а сам оказался в „Северной“».

В постперестроечном Петербурге один за другим возникали общие экономические проекты и совместные предприятия. Одной из первых в Петербурге появилась финская компания розничной торговли и одноименная сеть магазинов по продаже одежды торговый дом Stockmann. Самый крупный торговый комплекс «Стокманн. Невский Центр» появился на углу Невского проспекта и улицы Восстания, на месте снесенного дома бывшей гостиницы «Эрмитаж». В городском фольклоре тут же возник каламбур, который сокращенное название комплекса превратил из нейтрального и ничего не значащего для русского слуха «Стокмана» в уничижительного «Скотмана». Затем появилось прозвище, вобравшее в себя еще более глубокий смысл сложных и противоречивых взаимоотношений маршала Финляндии, бывшего российского подданного Карла Густава Маннергейма с его исторической родиной – Петербургом. Торговый комплекс «Стокманн» стали иронически называть: «Месть Маннергейма». Между тем известно, что в Петербурге Маннергейм прожил 17 лет, здесь он сформировался как человек, офицер и политик. О Петербурге с неизменным уважением и любовью Маннергейм всегда говорил «мой город».

Отношение к Маннергейму в России сложное и неоднозначное. Но вот только две легенды, известные как в Финляндии, так и в Петербурге. Начало Великой Отечественной войны Советского Союза против фашистской Германии поставило Финляндию перед сложным выбором. Карл Маннергейм, популярнейший финский маршал, которого многие ленинградцы еще помнили как офицера царской армии, на одном секретном финско-германском совещании о судьбе Северной столицы России будто бы проговорил: «Разрушить, конечно, можно… Только ведь они его снова отстроят». А когда немцы все-таки потребовали от своего союзника начать наступление, то, как утверждают легенды, именно Маннергейм не позволил своим войскам перейти государственную границу 1939 года. Так всю войну и простояли финские войска на реке Сестре, вблизи русского города Сестрорецка. В своих мемуарах Маннергейм писал: «Я принял на себя обязанности главнокомандующего с тем условием, что мы не предпримем наступления на Ленинград».

3

Особенно заметные изменения исторического облика произошли в советское время на площади Восстания, бывшей Знаменской. Утраты начались со снятия конного памятника Александру III.

Памятник императору Александру III на площади перед Николаевским вокзалом был открыт 23 мая 1909 года. Памятник представлял собой редкий образец сатиры в монументальной скульптуре: грузная фигура царя с тяжелым взглядом тайного алкоголика, каким и, может быть, не без оснований, считали императора современники, о чем сохранилось немало свидетельств в городском фольклоре, восседает на откормленном тучном битюге, как бы пригвожденном к гробовидному пьедесталу. Почти сразу разразился скандал. Верноподданная часть петербургского общества требовала немедленно убрать позорную для монархии статую. Демократическая общественность, напротив, приветствовала произведение такой обличительной силы. В спор включилась Городская дума. И только автор памятника Паоло Трубецкой, итальянский подданный русского происхождения, воспитывавшийся вдали от «всевидящего ока» и «всеслышащих ушей», оставался невозмутимым и отшучивался: «Политикой не занимаюсь, я просто изобразил одно животное на другом». В салонах рассказывали анекдот про одного грузинского князя, который воскликнул, глядя на памятник: «Я знаю, цто Саса зопа, но зацем зе это так подцеркивать?». Надо сказать, что памятник и в самом деле вызывал неоднозначные чувства. Если верить фольклору, многие петербуржцы испытывали по отношению к нему обыкновенную неловкость. Сохранился анекдот о приезжем англичанине, который попросил своего петербургского друга показать ему новый памятник, «что Трубецкой сделал». – «И так мне братцы, обидно сделалось, – рассказывал впоследствии петербуржец, – что повел я его к фальконетовскому Петру Великому». – «Ну и что же англичанин?» – «Ничего, хвалил».