Легенды Бенсонс-Вэлли - [6]

Сухая пыль набивалась мне под ногти, хотя я заранее остриг их коротко; она раздражала кожу, нестерпимо щекоча кончики нервов.

Мы добрались до второго пустого мешка, но первый не был еще полон. Да, не родился еще в Бангари фермер, которому урожай не казался бы больше, чем был в самом деле.

Мы медленно двигались вдоль первого ряда. Позади осталось несколько полных мешков, и выкопанные кусты устилали междурядье. Старый Жадюга шел следом, зашивал мешки и без усилия перетаскивал их на телегу. У меня начала невыносимо ныть спина, я даже перестал замечать боль в пальцах.

— А ну, давай сюда вилы, поменяемся, — сказал я Арти. — Я уж небось два часа подбираю.

У Арти часов не было, как и у меня, так что спорить он не мог. Мы поменялись местами.

Солнце поднялось довольно высоко, когда Жадюга Филлипс отвез первую телегу с картофелем к дому; он вернулся с котелком чая и тремя эмалированными кружками, но не привез ничего поесть. Мы разогнули спины и сели на землю, вытянув ноги.

— Ничего, второй день всегда тяжелее первого! — утешал меня Арти Макинтош, прихлебывая дымящийся чай.

— Ребята, вы не дополна накладываете мешки, — недовольно ворчал Филлипс. — Картошка неплотно лежит, так она испортится.

— Мы сдельщики, — ответил Арти. — Да и вы, между прочим, платите не по фунту за мешок.

— Ладно, постараемся, — пообещал я.

В начале сезона старого Жадюгу всегда приходилось ублажать.

Долго отдыхать Жадюга не дал, да мы и сами торопились. Я был рад, что Мак снова взялся за вилы, — у меня на руках уже появились волдыри. Но скоро измученная спина и стертые пальцы стали требовать передышки. Да и голод стал мучить.

Арти Макинтош выпрямился, чтобы поплевать на ладони.

— Ну вот еще, волдыри! — пробурчал он, удерживая слюну во рту. — А вот мои бедные кишки небось думают, что мне закупорили глотку!

И даже тут он ухитрился пропеть:

— Право же, сдохну я до заката в Бангари этом проклятом.

Наконец Жадюга Филлипс отправился к дому с новым грузом картофеля; мы продолжали работать уже в напряженном ожидании. И вот — о радость! — задребезжала оловянная тарелка; мы заковыляли к дому, обмыли истертые до крови руки. Жадюга Филлипс подал нам все ту же баранину с картошкой; вдоволь хлеба — и ни кусочка масла; много сахару — и ни капли молока; куча соли — и никаких других приправ.

— Передайте перец, пожалуйста, — сказал Арти.

Жадюга взглянул на него как раз вовремя, чтобы уловить мимолетную издевательскую улыбку на губах Арти. Я обвел глазами стол. Хозяин молча взял из разбитого блюдца, служившего солонкой, большую щепоть соли.

— Ну, тогда передайте маринад, — не отставал Арти. — Уж очень я люблю маринад!

Жадюга Филлипс и бровью не повел. По-моему, Мак и сам не рассчитывал разозлить его и только зря тратил свой пыл.

— Ладно, сойдет и красный томатный соус с пряностями, — пошел на компромисс Арти. — Пожалуй, он лучше всего подходит к такой сухой пище.

Жадюга Филлипс уничтожил свою порцию, не поднимая глаз. Мы с Арти Макинтошем густо посыпали баранину и картофель солью и тоже принялись есть. Потом нам выдали добавку. Напившись чаю, мы с Арти отправились в сарай и растянулись на койках — точно солдаты после боя. Но Жадюга не дал нам долго прохлаждаться. Когда он пришел, Арти попросил кувшин и наполнил его водой из бака.

И снова мы работали без передышки, поочередно берясь за вилы, несмотря на боль в руках и нытье в спине. Солнце свирепо палило, пот лил с нас ручьями. Я чувствовал, что руки и лоб у меня порядком обгорели. Мы часто прикладывались к кувшину, поэтому Жадюга решил обойтись без вечернего чая.

На следующее утро мы с Арти проснулись совершенно разбитые. Тело у меня одеревенело; каждый мускул болел, как ошпаренный. Я еле поднялся с постели; спина не выпрямлялась, руки и лоб были ярко-красные, словно с них содрали кожу.

Завтрак съели в молчании. Я опустил рукава рубахи и попросил у Жадюги старую шляпу, чтобы спастись от палящего солнца. Как только мы вспотели, суставы стали сгибаться, но ничто не могло смягчить мучительную боль в спине и руках.

За обедом Арти опять завел речь о всяких деликатесах; на этот раз, должно быть для разнообразия, он потребовал чатни² и горчицу. Жадюга стал терять терпение: видно, ему уже давно хотелось осадить Арти, но он никак не мог сообразить, что бы такое сказать.

Так, переворачивая листки календаря, тянулись однообразные дни. Постепенно боль утихла, спины наши стали гибкими, руки огрубели и свыклись с тяжелым трудом — самым тяжелым, какой мы знавали до этих лет безработицы. Солнечные ожоги превратились в загар. Избавившись от всех этих мук, я мог наконец вспомнить о Мэйбл. Мне очень хотелось заговорить о ней с Арти, но я решил: пусть он первый о ней заговорит. Однако Арти молчал; у него все время был вид занятого человека, не склонного откровенничать.

Как-то под вечер в пятницу я пошел в дом, чтобы налить в кувшин воды. Заодно я заглянул в старый ящик со льдом, подвешенный к столбу на веранде; я надеялся обнаружить хоть какой-нибудь признак обновления опостылевшей бараньей диеты. Как бы не так — там не было ничего, кроме половины бараньего бока, огромного, что твоя гора! Мясо засохло и потеряло естественный цвет. Я подозрительно принюхался и обследовал его более тщательно. Меня чуть не стошнило, рот наполнился слюной.