Легенда старинного баронского замка - [24]

Приехал Адольф и испугался происшедшей во мне перемены. От него все скрыли. Под предлогом моей слабости, нам не позволяли оставаться более пяти минут вместе, и то под строгим надзором мачехи.

Наступил день моего второго святотатственного брака. Я была настолько неопытна, что кормилица в это только утро объяснила мне, что я готовлюсь быть матерью ребенка Бруно… О ужас!.. Да что же мне было делать? Как только я пробовала сопротивляться, мне угрожали смертью моего мужа! Нас обвенчали, я едва выстояла церемонию, ничего не отвечала на вопросы. Что было после, как высидела я парадный обед, я ничего не помню. Под предлогом моей болезни, гостей почти никого не было… Наступила страшная минута неизбежного объяснения. Мачеха отвела меня в парадную спальню, все удалились, пришел Адольф и хотел поцеловать меня. Я с ужасом его оттолкнула, и не мешкая ни минуты, все сказала ему, всю правду. Он, как дикий зверь бросился на меня, называя обманщицей, бесчестной.

Вошел старый барон и заслонил меня собою.

— Ты не должен обвинять ее, на то была моя воля, а мне ты обязан повиновением! Если б она не вышла за тебя, мы остались бы нищими, да еще с потерею чести, — я все проиграл!

— Отец, она говорит, что она жена Бруно!

— Я все знаю, все слышал, и объявляю тебе мою непреклонную волю: если у нее родится мальчик, он будет наследником. Он имеет на это право, он такой же фон Ф., и я так хочу! Слышишь, Адольф! Я беру Бланку под свою защиту, ты не дотронешься до нее пальцем, я запрещаю тебе, я — твой отец и твой повелитель, пока я старший в роду.

Старик взял Адольфа за руку и увел его. В страшных страданиях провела я ночь. Как выжил мой бедный ребенок, как не умерла я сама, не понимаю. Опять сострадательная горячка на некоторое время лишила меня памяти, и опять меня вылечили. Видно, нужно мне было пройти чрез все страдания. Когда я пришла в себя после горячки, Адольфа не было в замке. Его вызвали только к крестинам моей девочки. В соседстве носились про нас странные слухи, и старик потребовал присутствия мнимого отца. Настоящий мой муж, мой Бруно, был далеко и ничего не знал о нас. Свекор хотел назвать внучку Адольфиной, тот, другой мой изверг, не согласился; ее окрестили, как я того желала, Бланкой-Брунегильдой. Старик очень привязался к ребенку, поместил его с кормилицей на своей половине, „чтобы Адольф не смел до нее дотронуться“, сказал он мне, когда я заплакала, увидев, как уносят от меня дочку.

Прошел еще год, Адольф редко бывал дома; я оживала только, когда ласкала мою Брунегильдхен, а молодость все-таки взяла свое, я стала оправляться, опять похорошела. Адольф заметил это, и, к великой радости отца, опять полюбил меня.

Приближается катастрофа, я опять чувствую, как мешаются мои мысли… не умею рассказать по порядку… Мне сказали, что я опять буду матерью, я в ту же минуту почувствовала, что ненавижу моего ребенка…

И вот, в один вечер, это было летом, старика не было дома, с тех пор, как Адольф помирился со мною, он часто стал уезжать в Ригу. Мы сидели вдвоем в Северном кабинете. Я, по обыкновению, молчала… Вдруг, как грозная тень, явился перед нами Бруно, я упала перед ним на колени и лишилась памяти. Когда я пришла в себя, я увидела что-то ужасное… Братья, сцепившись, лежали на полу, вокруг них лилась кровь. Я хотела подойти, освободить моего Бруно, и услыхала его хриплый голос, проклинавший отца, брата, меня…

— Молчи, Бруно, — закричала я, — я невинна, я все так же люблю тебя, они меня принудили, заставили изменить тебе угрозами твоей смерти! Отец хотел выдать тебя начальству, чтобы тебя расстреляли, как дезертира!

В ответ мне послышалось страшное хрипение, Адольф встал и я увидела Бруно, истекавшего кровью. Я бросилась к нему, умоляя его жить для меня и для нашей дочери.

Он отстранил меня рукою и я опять услыхала его хриплый голос.

— Да будет же проклят, — кричал он, — неестественный закон первородства, сделавший из человека дикого зверя. Я чувствую, что умираю, а ты — братоубийца — будь дважды проклят! Как Каин будешь ты скитаться по земле, нигде не находя покоя, и мать сырая земля тебя не примет в свои недры. Скажи ты это от меня зверю, нас родившему, да порадуется он успеху своего первенца!

Я опять бросилась к Бруно, умоляя его простить, не клясть никого пред смертью. Вдруг лицо его преобразилось, он улыбнулся, притянул меня к себе и поцеловал своими хладеющими губами; потом вздох… и все кончилось.

Я помню, как я просидела всю ночь над трупом, повторяя последние слова Бруно, они, точно огненные, запечатлелись в моей голове. Кроме этих слов, я ничего не помнила, и так целый год, как говорила мне мамка, я все повторяла одно и то же, его проклятие, да еще просила Бруно никого не проклинать перед смертью.

Надо кончать скорее мое писанье, а то опять мешаются мысли, опять слышу я хриплый голос Бруно.

Пока я ничего не помнила, умер Адольф III, я пришла в себя у его гроба, я вдруг поняла, что мне нужно сделать что-то с моей дочерью, пока не вернулся из своего дальнего путешествия изверг-братоубийца. Мамка увезла Брунегильду к своему брату-рыбаку около Риги. Мамка уговаривала и меня бежать вместе, но я почему-то не захотела, и теперь не знаю почему. Я помню все, что было до смерти Бруно, а что было после — не помню, точно мрак какой спускается в мою бедную голову. А вот, вспомнила: мой второй ребенок, мальчик, умер до рожденья. Когда мне это сказали, я, говорят, долго хохотала, била в ладоши, радовалась. Мне и теперь не жаль его; что бы было с несчастным отродьем братоубийцы!