Легенда старинного баронского замка - [22]

Накануне отъезда Бруно, благодаря кормилице, нам удалось свидеться ночью в парке, я дала ему страшную клятву, что не буду ничьей женой, кроме его, лучше умру.

— Зачем умирать, моя красавица, — утешала мамка меня, горько рыдающую в объятиях жениха, — наш Бруно увезет тебя; у меня есть на примете пастор, который не откажет благословить ваш брак, такой он отчаянный, никаких баронов не боится.

На том мы и расстались, дав слово друг другу писать. Как ни трудно было мне, тогда еще совсем не привыкшей к писанью, а я не пропускала ни одного случая дать о себе весточку моему Бруно, моему дорогому возлюбленному… А теперь, о Господи! его уже нет, нет, я никогда уже более не увижу его…»

— На этом месте рукописи, — заметил Адольф, — несколько строк как будто смыты, должно быть, слезами… никак нельзя было разобрать.

«Сначала мысль о побеге, о бесчестии, которое должно было пасть, благодаря ему, на наше незапятнанное имя, приводила меня в ужас, но мало-помалу я привыкла к ней. Пользуясь благосклонностью мачехи, я выпросила у нее в свою комнату старинную шкатулку с фамильными бриллиантами моей матери, бывшими в описи, так что фрау фон Ротенштадт никак не могла завладеть ими. В той же шкатулке лежало мое маленькое сокровище — триста золотых, давно подаренных мне отцом на приданое. Таким образом, на первое время у нас были деньги, а потом я собиралась броситься к ногам короля, просить его защиты, если б попробовали лишить меня моих прав, им мне дарованных. Обдумывая вместе с кормилицей план о побеге, я совершенно сроднилась с ним, ожидала только приезда Адольфа, чтобы окончательно решить, как мне действовать.

Адольф приехал и с первого же дня начал ухаживать за мной, как за невестой, а женское чутье подсказало мне, что внимание его непритворное. Его юношеская себялюбивая ко мне привязанность готова была превратиться в страстное чувство взрослого.

Однако, в видах справедливости, я должна признать, что Адольф очень изменился в свою пользу, столичное общество отполировало его, исправило от его дикой грубости. Он умел вкрадчиво говорить мне о своих чувствах, уверяя, что нигде не встречал такой красавицы, что я первая женщина, которую он считает достойной носить его знаменитое имя. При других обстоятельствах он мог бы мне понравиться, но образ Бруно, дорогой мне с детства, слишком глубоко запал в мое сердце, и чем настойчивей становился Адольф в своих исканиях, тем более меня отталкивал. Я всякий день собиралась сказать ему, что я невеста его брата, что я люблю Бруно, и всякий день не хватало у меня храбрости подвергнуться его неизбежному гневу. Я слишком хорошо чувствовала в укрощенном львенке прежнего дикого зверя.

В одно утро опекун приехал к нам один, без сына, и неожиданно вошел в мою комнату.

— Не правда ли, — сказал он, — ты умная девочка, Бланка, ты не откажешься носить знаменитое имя баронов фон Ф.

— Это как будет угодно вам, мне решительно все равно, — отвечала я с сильно бьющимся сердцем, чувствуя, что решительная минута приближается, — но мне кажется, что, по завещанию отца, Бруно должен принять одно наше имя, прибавив к нему с разрешения нашего милостивого короля свой баронский титул. Отец не раз объяснял мне, что с него начнется новое поколение баронов фон Ротенштадтов.

— А ты все еще думаешь о Бруно?

— Я дала клятву принадлежать ему одному и ни за что ее не нарушу.

— Бруно сам возвратит тебе слово и освободит тебя от клятвы.

— Ни за что, никогда, я в этом уверена, мы поклялись друг другу в верности страшною клятвою.

— А если я прикажу ему пожертвовать собою ради чести и блеска своего рода, как посмеет он ослушаться? Отцовское приказание разрешает от всяких клятв. Он вдвойне обязан мне повиновеньем — как отцу и как старшему в роде.

Я молчала, обдумывая, как бы убедить его, что если Бруно и откажется от меня, я все-таки не пойду за Адольфа.

— А я думал, Бланка, что ты начинаешь привязываться к Адольфу, — продолжал барон, не дождавшись ответа, — вы все о чем-то толкуете, и так весело смеетесь. Я знаю, что ты ему очень нравишься, а я люблю тебя с детства чуть ли не больше родной моей дочери, мне так приятно будет видеть тебя, Бланка, а не другую хозяйкой моего дома. Соглашайся, дочь моя, скорее! С фрау фон Ротенштадт мы давно порешили, что ты будешь женою не Бруно, а Адольфа.

— Решили без меня, опекун, я же ничьей женою, кроме Бруно, не буду!

— Увидим!

— И скажу это Адольфу при первом свидании. Он слишком горд, чтобы жениться на мне против моей воли.

Барон Адольф III встал, не говоря более ни слова, и вышел из комнаты. Вечером пристала ко мне мачеха, долго уговаривала она меня и лаской и угрозами, я осталась непреклонна. Тогда, к великому моему удивлению, она объявила, что Адольф в самом скором времени уезжает во Францию исполнить какое-то поручение отца.

Когда он приехал к нам проститься, мачеха не позволила мне выходить из моей комнаты, так я его и не видала. Ему она сказала, что я больна, и даже намекнула, что неожиданный отъезд его огорчил меня до головной боли. Проводив его, она пришла ко мне похвастаться своей находчивостью, заставившей вспыхнуть от удовольствия выразительное лицо Адольфа.