Легенда об учителе - [3]

Не знаю, что со мной случилось. Такой ненависти я еще никогда не испытывала. Размахнувшись, как меня когда-то учила Женька, я ударила Родьку по ухмыляющейся белесой физиономии, с наслаждением ударила.

— Ах, драться! — по-поросячьи завизжал он и схватил меня за галстук. — Снимай!

— Не имеешь права без совета отряда! — возмутилась я, но он сорвал с меня галстук и, сказав, что не считает меня пионеркой, выбежал из раздевалки, где разыгралась эта сцена.

В голове у меня гудело. Несправедливость больше всего поразила меня. Значит, может быть и такое, да еще от вожатого, кто должен помогать, защищать от несправедливости! Рассказать обо всем я могла только Жорке.

— Надо идти в райком! — решил он.

— А как же я о «таком» расскажу? — струхнула я. — Дело было какое-то стыдное. Я и сама виновата: ударила вожатого!

— Ничего! Там поймут! — уверил Жорка, но все же мы решили подождать три дня: может, Родька сам опомнится?

Но прошло пять дней, а Родька и не думал возвращать галстук. На меня с недоумением смотрели ребята. И я решила: будь что будет!

Мы уже вышли из школы, как вдруг Жорка хлопнул себя по лбу и помчался обратно, попросив меня подождать у калитки. Вернулся он минут через десять, и мы пошли вдоль железнодорожного полотна в Кунцево. Приятный осенний ветер дул нам в лицо. Я вспомнила, как ходила по этой тропе раньше. Тогда в Кунцеве жила пионерка Валя и наш общий друг Поэт. Вот кого мне надо повидать. Как же я не вспомнила о нем раньше? Обязательно съезжу в Москву. Я немного успокоилась и устремилась вперед. Жорка едва успевал за мной.

— Стойте! Стойте! — несся за нами чей-то осипший крик.

Мы оглянулись. Работая локтями, как мальчишка, нас догонял Родька.

— Вот тебе галстук! — запыхавшись, сказал он, встряхивая красными концами перед моим носом. — И давай закончим миром. Нечего по пустякам райком беспокоить…

Он еще что-то бормотал в этом роде, но я не слушала. Я надевала галстук, хоть и помятый, но мой собственный, с маленьким чернильным пятнышком, выгоревший, как флаг над поселковым Советом. Но его я ни за что на свете не променяла бы на самый новый.

Родька ушел, взяв с нас слово, что мы не пойдем в райком.

— А как он узнал? — удивилась я.

— Я сказал… Нечестно от него тайком делать. Я предложил ему отдать галстук по-хорошему и извиниться… А он только хмыкнул. «Пусть, — говорит, — сама попросит». Тогда я потребовал собрать совет отряда. «Не твое дело», — отвечает. «Ах, не мое? Пусть райком разберется!» — говорю я. Наверное, он не поверил, думал, не решимся, а когда увидел нас, топающих в Кунцево, — живо опомнился! — объяснял Жорка.

Так закончилось столкновение с Родькой. И хоть мы и не довели дело до конца, все равно почувствовали свою силу: с Родькой можно бороться, не такой уж он страшный.

В 14-ю годовщину Октября нас приняли в комсомол. Мы росли. Это понял даже Жорка — самый истовый пионер.

Его вызвали первым.

— Год рождения? — спросил секретарь райкома Ваня Кузнецов.

— 1917-й! — отчеканил Жорка.

— Какой, какой? Повтори! — изумленно проговорил Ваня, поднимаясь из-за стола.

Жорка с удовольствием повторил.

— Ребята, дорогие мои ребята! — закричал Ваня. — Да понимаете ли вы, что это такое? Эй, кто там есть? Все сюда!

Из всех дверей появились райкомовские работники.

— В комсомол вступают ровесники Октября! — торжественно возвестил Ваня и, повернувшись к нам, добавил: — Чувствуете, какой взрослой становится наша страна? На всю жизнь запомните этот день!

Мы стояли по стойке «смирно», хотя такой команды нам никто не давал. Стояли счастливые, гордые, в одном ряду со своей юной страной, которой, как и нам, исполнилось четырнадцать лет.

Тогда мы в последний раз были по-настоящему вместе. Будто снова вернулось время нашего боевого звена ровесников. Мы шли по Можайскому шоссе и пели. Мы великодушно приняли в свой ряд и Родьку. Он шел рядом с Лилькой и был счастлив, что ему все сошло. А он так боялся и все поглядывал на меня и Жорку. Но мы были радостны и не злопамятны.

Но потом снова начались будни, а к весне, что бы мы ни делали, все было окрашено близким окончанием семилетки. Гриша, наш комсомольский вожак, злился, что мы не ходим на его беседы, Лилька бросила вожатство в четвертом классе. Дремал и мой учком. Устав один за все беспокоиться, Жорка тоже охладел. Часами решал задачи со стареньким учителем математики, это поглощало его целиком, как раньше сборка детекторного приемника.

«Неужели все кончается и уходит без следа? — с грустью думала я. — Настанет день, когда мы разойдемся и ничего не будем знать друг о друге, как сейчас не знаем о тех, кто ушел раньше нас?»

Иногда я пыталась что-то удержать.

— Гриша, давай лучше вместо твоего доклада обсудим, что мы дальше будем делать, — предлагала я.

— Что обсуждать-то? Каждый о себе думает.

— Ну, не обсуждать. Просто поделимся, — не унималась я.

— Пожалуйста! — снисходительно соглашался Гриша. Он лучше меня понимал, что детство уходит, а нового еще ничего не пришло.

Ничего не вышло из моей затеи ни тогда, ни сейчас…

Стоим мы с Жоркой на нашем Советском проспекте, который еще недавно казался нам таким большим и просторным, и смотрим вслед уходящим ребятам. Мимо, не удостоив нас взглядом, гордо прошел Родька в обществе девочек из 7-го «Б».