Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах - [170]

– Мы откормим его, – сказали гёзы.

– А теперь, – продолжал Ламме, обращаясь к монаху, – я прощаюсь и с тобой, бездельник, которого я кормил по-монастырски, вместо того чтобы повесить тебя: возрастай в жиру и жди смерти от удара.

И, обняв Каллекен, он прибавил:

– Смотри, можешь хрюкать или реветь, я увожу её, больше ты её сечь не будешь.

Но тут заговорил разъярённый монах, обращаясь к Каллекен:

– Так ты уходишь, баба плотская, уходишь на ложе похоти? Да, ты уходишь без сострадания к бедному мученику слова Божьего, который наставлял тебя в святом, сладостном, небесном послушании. Будь проклята! Пусть ни один священнослужитель не даст тебе отпущения, пусть земля горит под твоими ногами; пусть сахар тебе кажется солью, а говядина – собачьей падалью; пусть хлеб тебе будет золой, солнце – льдиной, а снег – огнём адским. Пусть будет проклято твоё чрево, и дети твои будут чудовищами, с обезьяньим телом и свиной головой, раздутой больше, чем их живот. Пусть ничего, кроме страданий, плача, стенаний, ты не будешь знать ни на этом свете, ни на том, в аду, который ждёт тебя, в пекле серном и смоляном, зажжённом для таких, как ты, самок. Ты отвергла мою отцовскую любовь; будь трижды проклята Святой Троицей и семь раз проклята светильниками ковчега; пусть исповедь будет для тебя мукой; пусть Святое причастие будет тебе ядом смертельным; пусть каждая плита в храме подымется с пола, чтобы размозжить тебя и сказать тебе: «Се есть распутница, сия осуждена, сия проклята!»

И Ламме, прыгая от восторга, весело говорил:

– Она была мне верна, монах сам сказал. Да здравствует Каллекен!

Но она, рыдая и дрожа, говорила:

– О, сними, молю, сними с меня это проклятие. Я вижу ад! Сними проклятие!

– Сними проклятие! – сказал Ламме.

– Не сниму, толстопузый, – ответил монах.

И женщина, бледная и обезумевшая, стоя на коленях, вздымала с мольбой руки к Адриансену.

– Сними проклятие! – сказал Ламме монаху. – Не то ты сейчас же будешь повешен, а если верёвка лопнет от твоей тяжести, ты будешь повешен вторично, пока не издохнешь.

– Повешен дважды и трижды, – сказали гёзы.

– Ну, что ж, – сказал монах, – иди, сладострастница, иди с этим толстопузым. Иди, я снимаю моё проклятие, но Господь и все святые будут следить за тобой. Иди с этим толстопузым, иди!

И он умолк, потея и хрипя.

– Он хрипит, он хрипит, – вдруг закричал Ламме, – вот шестой подбородок; на седьмом – удар. А теперь, – обратился он к гёзам, – препоручаю вас Господу, и тебя, Уленшпигель, препоручаю Господу, и тебя, Неле, и всех вас, друзья, и святое дело свободы тоже препоручаю Господу: больше я уже не могу ничего для неё сделать.

Затем, обнявшись и поцеловавшись со всеми, он обратился к своей Каллекен:

– Пойдём, пришёл час законной любви.

Лодка неслась по воде, унося Ламме и его возлюбленную, а на корабле все, матросы, солдаты и юнги, размахивали шапками и кричали:

– Прощай, друг и брат! Прощай, Ламме! Прощай, друг и брат!

И Неле, снимая тонким пальчиком слезинку, повисшую в углу глаза у Уленшпигеля, спросила его:

– Ты опечален, дорогой мой?

– Он был такой хороший, – ответил он.

– О! – сказала она. – Этой войне нет конца. Неужто мы так и проведём всю жизнь в слезах и крови?

– Будем искать Семерых, – ответил Уленшпигель, – близок час освобождения.

Исполняя обещание, данное Ламме, гёзы продолжали откармливать монаха в его клетке. Когда, по уплате выкупа, он был выпущен на свободу, в нём было триста девяносто два фунта и одиннадцать унций фландрского веса.

И он умер настоятелем своего монастыря.

VIII

В это время собрались господа чины Генеральных штатов в Гааге судить Филиппа, короля Испании, графа Фландрии, Голландии и прочая, согласно подтверждённым им хартиям и привилегиям.

И письмоводитель собрания говорил:

– Известно всякому и каждому, что государь страны поставлен Господом Богом как властелин и глава над подданными, ради защиты и охраны их от всяких обид, притеснений и насилий, подобно тому, как пастух должен быть стражем и защитником стада своих овец. Известно также, что подданные не созданы Господом для потребы государя, ни для того, чтобы покоряться ему во всём, что он прикажет, – будь оно благочестиво или греховно, справедливо или несправедливо, – ни для того, чтобы рабски служить ему. Но государь для того есть государь над своими подданными, без которых он не существует, чтобы править ими согласно закону и разуму; чтобы охранять их и любить, как отец любит детей, как пастырь свою паству, жертвуя жизнью для их защиты. Если он этого не делает, то уже не государем должно его почитать, но тираном. При помощи наёмных солдат, призывов к крестовому походу, булл об отлучении король Филипп бросил на нас четыре иноземных армии. Какое надлежит ему наказание по законам и обычаям страны?

– Да будет низложен! – отвечали господа чины Генеральных штатов.

– Филипп преступил свои клятвы, он забыл об услугах, которые мы ему оказали, о победах, которые мы помогли ему одержать. Видя наше богатство, он отдал нас в жертву вымогательствам и грабежам членов своего испанского совета.

– Да будет низложен как неблагодарный и разбойник, – отвечали господа чины Генеральных штатов.