Легенда о ретивом сердце - [50]

— Го-го-го, га-га-га, ха-ха-ха! — шаталось, ходило совсем рядом эхо, словно впервые приблизилось к человеку.

Осенние ветры гудели в деревьях, рвали листву целыми охапками и шуршали ею по отвердевшей земле; задувал сиверко, гнал по льду реки звенящую поземку…

— Тебе, вольный Стрибог, молитва моя, песня моя — волхва твоего последнего! — выкрикивал Соловей и снова заливался свистом, гоготаньем, доходя до исступления. На губах его появилась пена, палилось кровью лицо, вздулись жилы на шее, а он все не останавливался. Перепуганный Бур бросался из стороны в сторону, кожа на нем мелко дрожала.

Снова и снова исходила ночь в разбойничьем свисте и завываниях. Бежали, просыпая снег, черные тучи, волки скулили жалобно, луна шагала своими лучами по лесу, ворочались в берлогах звери — все перепуталось в песне Соловья, как в его душе. Долго не мог Илья остановить разбойника, да и как его можно было остановить? Что-то в этом было такое, что смущало Илейку, словно виноват он в чем-то был, словно не понимал чего-то. Это было разрушение… Дальше Илейка не мог выдержать — пнул коня каблуком, натянул поводья:

— Бур! Ах ты, травяной мешок! Котел закопченный! Испугался посвисту соловьего? Шипу змеиного? Скакни, Бур, чтоб замолк, задохнулся бы ветром разбойник!

Стегнул коня, и тот рванул так, что Соловей упал и потащился но траве. Он враз умолк, и это было так чудно, когда не обезумевший мир кричал в страхе, а самый простой и знакомый переговаривался обыденными голосами. Жужжал слепень, садясь на круп коня, гукала где-то кукушка, летела красная бабочка быстро, зигзагами, будто лента развевалась по ветру.

Илейка приостановил коня, выждал, когда Соловей поднимется, и тотчас же услыхал крик:

— Ба-а-тюшка! Кро-о-винушка! Не оставь свою косточку, ресничку свою, Невейку!

Девочка всю дорогу бежала за ними и кричала, по Соловей заглушал ее крик.

— Ба-а-тюшка! Ку-у-да ты? Расказнят тебя злые! Не ходи… Не ходи. Что буду без тебя делать? Одна в лесу-то… Не вернешься ведь, знаю!

Соловей тупо молчал, не откликался на ее крик, только морщился.

— Гони коня, Муромец! — сказал он, когда Невейка приблизилась.

Илья подстегнул коня.

— Левее держи! — предупредил разбойник. — Здесь болото, завязнем, а нам еще далеко до Киева. Вернись, Невейка! Не ходи, говорят тебе!

— Нет, пойду! Всюду пойду за тобой, рядом встану, чтобы и меня сказнили! Только не шибко беги — духу нет, моченьки, — упрямо твердила девочка.

Лес заметно поредел, встала последняя голенастая береза, и вдруг широко, радостно полоснула по глазам сияющая поверхность реки. Звонкая волна била в крутой берег, заворачивалась, как подол на ветру. Озорница Смородинка! Сбросила летник — луг пестрый и шевелила упругими боками. Птицы-рыболовы галдели в воздухе, кружились хороводом, падали вниз. Свежо, горько пахло разгоряченной лозой. Дорога круто изогнулась и пошла берегом.

— Батюшка, не ходи за Смородинку, за смрадную речку! Возвернись! — кричала девочка.

Илейка оглянулся на нее — семенит, подобрав подол, исцарапала ноги. Куда ее? Не бросать же одну. А конь все шире скачет, и Соловей кричит.

— Гони, Муромец! Гони! Надоела она мне — некровная! Поди прочь, дурочка! Гони, пусть Стрибог в уши дует!

От его слов сжалось сердце Илейки. «Куда ее? Кому лишний рот радостей, кто примет ее — полоумную, хилую, не годную для тяжелой крестьянской работы… В одерень разве, в рабство… Нет, неволя хуже смерти. Человек станет рабом, раб человеком никогда. Позорное это звание… Что же делать с нею, с Невейкой?» — заколебался Илья. Не таскать же за собой — нет ему нигде пристанища. Что же делать? Оглянулся. Девочка осталась далеко позади над обрывом, держась одною рукой за гибкие ветви вербы. Другая рука ее лежала на груди. Она хотела отдышаться, но, должно быть, ветер качнул дерево — зашаталась, склонилась над водой… Долго длилось так, долго стояла она, согнувшись тонкой лозиной, потом выпрямилась… Илейка стиснул поводья… Упала на землю Невейка. Муромец и Соловей продолжали путь.

— Не пропадет! Цепкая девчонка! — захрипел Соловей. — Как она за ветку-то ухватилась!

И замолчал надолго, последний обернувшись туда, где осталась Невейка, Её уже не было видно, качались только пышные хлопья болиголова, и птицы кружили, выхватывай из воды мелкую плотву.

И вот совсем поредел дремучий Брынский лес; сначала широкие солнечные поляны залегли в нем светлыми пятнами, потом исчез, выветрился сырой грибной дух, помолодели деревья. Встретилась брошенная, размытая дождями, разметанная ветром заимка, пошли встречаться выжженные под пахоту участки. Лес отступал, умолкал его глухой голос. Эхо не повторяло стука копыт. Необъятные дали открылись глазам — холмы, косогоры, балки, Осталась где-то в стороне река Смородинка. Илейка облегченно вздохнул, он почувствовал, как эта ширь и эгот простор вливают в него новые силы. А Соловей приумолк, с удивлением оглядывался по сторонам, словно никогда не видел подобного, Чувствовал себя, как филин при ярком солнце, его ослепляло жгучее светило.

Встретился первый человек. Это был пожилой смерд с косою на плече. Ещё издали увидел всадника, в нерешительности остановился, снял косу с плеча, взял её обеими руками. Не знал, кто одет. приготовился к встрече. Когда Илейка приблизился, беспокойное выражение сошло с его лица, он широко заулыбался, сдёрнул почтительно шапку.