Легенда о Людовике - [9]

«Сопровождать? Зачем?… Зачем тебе понадобился телохранитель, чтобы пройти два пролета по лестнице в доме архиепископа, в городе, где ты только что был коронован? Или, быть может, ты понимаешь больше, чем я думаю? Боже, благослови Тибо Шампанского».

— Велите ему подождать, Жанна. И оставьте нас пока.

Дю Плесси сделала реверанс и беззвучно ушла.

Бланка протянула руку. Луи с готовностью ответил на это привычным, давно заученным жестом — протянул руку в ответ и переплел свои пальцы с пальцами матери. Бланка ощутила, как его детские пальцы подрагивают в ее ладони. Она сжала руку чуть крепче — и едва не вздрогнула, когда та ответила с неистовой силой, так крепко, что Бланке стало больно. Его рука дрожит не от страха, поняла Бланка. Нет… это не страх. Это гнев. Ее кроткий, ласковый, тихий мальчик Луи дрожал от гнева, пряча эту дрожь за спокойным и бесстрастным лицом. О, как это было ей знакомо.

— Я многое должна вам сказать, — проговорила Бланка, сжимая руку еще чуть крепче. — Столь многое, что мне трудно выбрать, с чего начать. Впрочем, у нас много времени впереди. Но прежде прочего я хочу спросить: понимаете ли вы, что не все теперь будет так, как прежде?

— Да, матушка.

— Я говорю не только об обязанностях, которых у вас теперь станет много больше. Вы и вести себя должны иначе. Знаете, как.

— И с вами?…

— И со мной. Вы не должны преклонять передо мной колени — напротив, я преклоню их пред вами, лишь только смогу подняться с места, — она слегка улыбнулась ему покровительственной материнской улыбкой. — И не нужно брать меня за руку, если только мы не одни. И…

— Почему?

— Что?

— Почему я не могу делать все это?

Она не ждала от него такой непонятливости. Это слегка рассердило ее.

— Разве это необходимо объяснять? Вы уже не ребенок, Луи. И теперь вы король. А я — ваша верноподданная.

— Но прежде всего вы моя мать, — сказал ее мальчик со спокойной непререкаемостью взрослого человека, совершенно уверенного в своей правоте. — Никогда во всем мире не будет для меня человека, священного больше, чем вы. Разве это дурно?

Бланка слегка растерялась. Она не думала, что придется доказывать ему столь очевидные вещи. А ведь если он будет продолжать вести себя с ней как прежде, это лишний раз подчеркнет в глазах Моклерка и его приспешников юность и наивность короля. Она совершила ошибку… ей следовало давно начать отучать своего сына от чрезмерной близости, которая их связывала.

— Не капризничайте, Луи, — строго сказала она, и он вспыхнул и выпустил ее руку, оскорбленный упреком. — Я не хочу с вами ссориться в такой день.

— Да… простите, матушка, — пробормотал он и отвел взгляд. Бланке захотелось снова положить ладонь ему на темя, но именно сейчас этого нельзя было делать. И часто теперь будет нельзя.

— Я не сержусь на вас. Но вы должны понимать, что королю не всегда позволено выражать открыто свои чувства. А порой приходится, напротив, выражать то, чего он не чувствует.

— То есть лгать? Но ведь ложь смертный грех, мадам.

Он явно дулся на нее за то, что она его оттолкнула — именно теперь, после всех трудностей вчерашнего дня, — но в то же время в его голосе звучали какие-то новые нотки. Уверенные, почти властные. Она никогда не слышала их прежде.

Проклятый Моклерк…

— Мы обсудим это позже. Сейчас я хочу спросить вас о другом. Луи, с вами сегодня говорил кто-то… до того, как за вами пришла Плесси?

Он вновь посмотрел на нее — доверчивым, серьезным и внимательным взглядом. Чаще всего этот взгляд умилял Бланку, но порою почти пугал.

— Час назад заходил граф Бретонский.

— Что он сказал вам?

Луи помедлил, прежде чем ответить, и сердце Бланки подскочило к горлу. О Боже, неужели Моклерк просил его хранить их беседу в тайне? Неужели пришел срок, когда у ее сына появятся свои секреты? Но только не такие секреты, Пресвятая Дева…

— Прежде всего, — медленно, будто подбирая слова, заговорил Луи, — он преклонил колени, вложил свои руки в мои и принес мне оммаж.

— Как! — вскрикнула Бланка и вскочила с кресла.

Она забыла обо всем на свете в этот миг. Забыла о своих отекших ногах, о камне в груди, о ворочающемся в животе плоде. Луи кинулся к ней, но она резко выбросила руку перед собой, удерживая его в шаге от себя.

— Нет, стойте! Со мной все в порядке… о, Боже… вы приняли оммаж Моклерка, Луи? Связали себя с ним присягой?

— Разве это было неправильно, матушка?

— Вы должны были сперва спросить у меня, — прошептала она. — Обещайте, Луи, обещайте впредь всегда спрашивать у меня!

— Обещаю, обещаю, матушка, только, прошу вас, сядьте.

Она позволила ему наконец взять ее за руки и бережно усадить в кресло. Ее грудь и живот тяжело вздымались, мантия распахнулась, и Луи заботливо прикрыл ее, а потом взял мать за руку. Бланка вцепилась в его ладонь другой своею рукой.

— Что был потом?

Луи стал рассказывать. Бланка слушала, скрипя зубами. Как глупа, трижды глупа она была, надеясь опередить Моклерка и выгадать для себя немного времени спешной коронацией! Этот негодяй только и ждал, чтоб Луи короновали. Наследный принц ничего не значил для него; король значил все. В особенности король юный, чересчур зависимый от матери, вздорной интриганки, каковой Моклерк не преминул представить Бланку ее сыну.