Легенда о Людовике - [25]

Все это, в итоге, не шло на пользу ни его настроению, ни цвету лица. Бланка вздохнула, ероша его волосы, и подумала, что нужно сказать мадам Шонсю, чтоб велела подавать к столу побольше зелени и квашеной капусты — мэтр Молье говорил, что это полезно для тока крови.

— Ну, — спросила она, улыбнувшись, — о чем вам угодно было поговорить с вашей матушкой, сын мой?

Луи робко взглянул на нее и, поняв, что она не сердится всерьез, так же робко улыбнулся в ответ. Потом улыбка пропала, и его взгляд снова стал непроницаемым.

— Вы правда думаете, что это получится? — тихо спросил он.

Бланка задумалась на миг. Она могла обманывать себя, но своему сыну лгать не хотела.

— Я надеюсь, что да, Луи. Я молю Господа об этом. Больше нам все равно не на что рассчитывать. Я обещала пэрам, что вы въедете в Париж к Пасхе.

— С вами? — напрягшись, тут же спросил он, и Бланка чуть крепче сжала его соломенные пряди.

— Разумеется. Я никогда вас не покину, Луи, никогда. Что бы ни случилось, до тех пор, пока я жива.

Он тут же успокоился и припал щекой к пышным тканям ее юбки. Слишком детский, слишком беспомощный жест — так щенок жмется к вскормившей его суке в инстинктивном поиске защиты. Бланка знала, до чего опасна эта беспомощность для него, но все равно ей льстило это безоглядное, безоговорочное доверие, оно согревало ее изможденную душу, и ради того, чтоб не предать этого доверия, она была готова на все.

— Вам нравится здесь, Луи?

Он замялся.

— Господа де Шонсю — любезные люди, — проговорил он наконец, и вскинул на нее удивленный взгляд, когда Бланка рассмеялась.

— Прекрасно, сын мой. Более тонкого и дипломатичного ответа не дал бы и ваш славный дед. А теперь скажите мне честно и прямо, как вашей матери.

— Мне скучно, — признался Луи. — И… немного страшно. Я соскучился по Роберу и Альфонсу.

— Да, я тоже, — прошептала Бланка, когда он крепче вжался щекой в ее юбку. Она тоже тосковала по своим младшим сыновьям, оставшимся в Фонтенбло, — слава Всевышнему, коалиция Моклерка пока не додумалась взять их в заложники. Быть может, они понимали, что это было бы прямым объявлением войны, опасно граничащим с изменой. — Но мы увидим их совсем скоро, обещаю.

Луи промолчал — то ли поверил ей, то ли нет, но, в любом случае, не счел нужным об этом говорить. Бланка слегка наклонилась, положила ладонь на его щеку и приподняла его голову, заставив взглянуть себе в лицо.

— Вы ведь не об этом хотели со мной говорить, Луи. Так о чем?

Он вздохнул — совсем как она сама минуту назад, тихо и скорбно, с достоинством принимая свою ношу, хотя и не радуясь ей. Сейчас, находясь к ней так близко, в простой одежде синего сукна, без головного убора и украшений, приличествующих сану, он казался совсем ребенком, самым обычным мальчиком, прибежавшим немножко посидеть со своей матерью, прежде чем снова взяться за нудную и неинтересную учебу. Бланка думала об этом, чувствуя странное, неразумное удивление, почти недоверие при мысли, что вот это чистое, трогательное, невинное дитя, ее дитя, незримо носит венец Филиппа Августа.

А он внезапно сказал, тем же тихим, слегка напряженным голосом, почти не меняя тона:

— Матушка, там, на дороге из Реймса, когда мы бежали, — что вы видели?

Вопрос застал Бланку врасплох. Сколько раз она пыталась заговорить об этом с Луи сама — и всякий раз он уходил от ответа. И сейчас, вдруг, ни с того ни с сего…

— Ничего, — ответила она. — То есть ровно столько же, сколько и все, и даже меньше, потому что, как вы знаете, когда вы вышли к изменнику Моклерку, я лишилась чувств. Почему вы спрашиваете, Луи?

Он пристально смотрел на нее, словно пытаясь понять, в чем именно она лжет или недоговаривает. Этот пытливый, неподвижный взгляд словно пронзал ее насквозь, раздевал догола, и Бланка вдруг испугалась, впервые в жизни ощутив, что взгляд сына ей… неужели?… да — почти неприятен. Ее ладонь на его щеке дрогнула, но не сдвинулась, напротив, вжалась крепче.

— Луи, почему вы спросили?

— Я видел свет. Свет, излившийся с небес столпом. Очень белый. Он не залил ни меня, ни мессира Тибо, только графа Бретонского и его людей. И они схватились за лица… они ослепли.

Бланка медленно кивнула. Нечто подобное она и представляла себе — несмотря на то, что Луи, насколько она знала, никому не рассказывал, что именно случилось той ночью, слухи о божественном свете, поразившем преступников, поднявших руку на королевскую семью, уже успели добраться до самого Ватикана. Но пока не было доказательств, ход делу давать не стали — впрочем, де Рамболь недвусмысленно намекнул Бланке, что это один из вопросов, требующих разбирательства. Было ли это обещанием или угрозой, она пока что не знала.

И, отставив в сторону дела земные… что, во имя Девы Марии, произошло с ее сыном?

— Господь оградил нас, — сказала она, сжимая руку Луи. — Я молилась в ту ночь, и вы молились, и брат доминиканец молился за нас. Чему тут удивляться?

Луи закусил нижнюю губу, на мгновение обнажив маленький белый клык. Зубы у него хорошие, ровные, крепкие, и оттого улыбка приятная и яркая — это тоже важно для короля, который хочет, чтобы его любило простонародье. Но клык, прихвативший бледную детскую губу, внезапно показался Бланке излишне заостренным, почти хищным.