Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки - [52]

В горах живет немало таких людей, что готовы за плату убить кого угодно. Сами занимаются этим или детей своих посылают. Но ни один не посмел поднять руку на Эсме.

— И ты не сможешь, мой Хасан, — плакала бабушка. — И ты не посмеешь лишить жизни свою красавицу мать. Так знай же: она пригреет на своей груди какого-нибудь подлеца. Мой сын тоже был красавец! А она готова пустить в его постель любого негодяя. Если не я, то кто же отомстит за Халиля? Нельзя мне умирать, мой мальчик, нельзя! Но раз ты не можешь отомстить ей, то и не надо. Не надо, слышишь! Пусть живет, пусть тешит свою похоть на супружеском ложе!

Как верны слова старинного плача: «Я целовать его не смела. Убитый, кровью он истек». Что же мне делать, мой львенок? Убийца моего сына как ни в чем не бывало разгуливает у меня перед глазами, нарядная и свежая, как цветок.

Ветер с северо-востока бушевал над горами. Корчевал деревья, губил посевы на полях и травы на лугах, раскачивал глыбы. В поднебесье парили орлы, подставляя могучие груди безумному вихрю. Пламя охватило все. Огненный круг был огромным, пламя взвивалось на добрые десять саженей. Постепенно круг сужался, пламя подступало все ближе и ближе к Хасану. Воздуха не хватало…

— Третий день, как ты в рот ничего не берешь, сынок…

Лоб Хасана унизан бусинами пота.

— Сынок, если ты не будешь есть…

Хасан отворачивается, не желает смотреть на Эсме.

— Сынок, если не есть три дня, то…

Лицо Хасана пылает.

— Ты хочешь умереть?..

Да, он хотел умереть. Ах, если б только он мог…

Давно уже не видел он человеческих лиц. Стоит кому-нибудь из деревенских повстречать на улице Хасана, как они тут же отворачиваются. Да что там люди — даже собаки не желают смотреть в его сторону.

Кто устроил пожар? Ясное дело, Хасан. Все до единого убеждены в этом. Чего и ждать от человека, который попирает память безвинно убитого отца? Такой и дома поджигает, и людей губит, и себя.

Кто рушит ласточкины гнезда и убивает птенцов? Хасан. Человек, который запятнал память отца, способен не только ласточек умерщвлять, но и малых детишек, и аистов.

— Нет, вы только взгляните на это шайтаново отродье!

— Еще смеет расхаживать по деревне как все люди…

— Змееныш, сущий змееныш…

— И дурак, видно. Ничего не соображает.

— Прикидывается, будто его кто-то ищет…

— Бежит, бежит, а куда?

— Еще нос задирает, наглец…

— Держится так, словно уже отомстил за отца…

Он часами бродил по деревне. Рвал, где хотел, спелые плоды инжира. Чтобы избавляться от заноз, приходилось мыть руки в проточной воде, с мелким песком.

И вдруг на Хасана навалилась тишина. Люди, которые изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год только и знали, что чесали языки о нем и его отце, вдруг разом умолкли. Ни единого слова, ни единого укора. Все словно бы разом позабыли о призраке.

Хасан буквально помирал от любопытства: о чем же говорят в его отсутствие сельчане? Ведь стоило им хотя бы издали увидеть Хасана, как у них будто запечатывало рты.

Однажды Хасану удалось хитростью вызнать у одного мальчонки, о чем болтают в деревне, так он едва рассудка не лишился от радости.

Вот в чем, оказывается, дело: Халиль и после смерти любит Эсме. Скитается по свету в надежде повстречаться с ней. Жаждет близости с ней. Кончится тем, что в один прекрасный день он настигнет ее, задушит и… Не иначе как в ближайшее время крестьяне найдут ее труп, сброшенный со скал Анаварзы. А может быть, выловят из реки, уже разбухший и сине-лиловый.

По ночам Хасана преследовали ласточки, пожары, мертвые аисты, змеи. Он подолгу не мог заснуть. Или просыпался среди ночи, с первыми криками петухов, и шел к утесам Анаварзы. Он подолгу стоял над глубоким, в десять огромных тополей, обрывом. Внизу щетинились острия скал.

В кромешной тьме Хасан шагал вдоль острой, как лезвие ножа, кромки. Стоит оступиться, и он сорвется в пропасть, упадет на острые каменные глыбы. Хасан знает это, знает, знает. И тем не менее, подавляя страх, ходит взад-вперед вдоль острой, как лезвие ножа, кромки. Ходит до тех пор, пока одежда не пропитается насквозь потом. Широко распахнутыми глазами смотрит вниз, в темную манящую глубину, потом, сожалея, что уцелел и на этот раз, вздыхает и возвращается в деревню. И так каждый день…

— Пусть никто с ним не говорит, он проклят богом! — прошамкал беззубым ртом безумец Хайдар. — Он кончит тем, что спятит… Каждую ночь, каждую ночь… Я собственными глазами видел.

— Пусть никто не смотрит ему в лицо, — сказал старый душегуб Ремзи Ташъюрек, тот самый, что некогда убил свою сестру. — Или спятит, или…

Старая Мерийем скалила свои зубки, похожие на зубки молочных ягнят. И все жужжала на одной ноте:

— Я сама поговорю с ним. Жаль, если погибнет такой парень. Бедненький, вот и отец у него превратился в привидение…

— До чего же славный мальчишка! — с лукавой усмешкой проронила Зала. — Будь он малость постарше, я бы непременно его подговорила вместе бежать из деревни.

— Сам видел, как отец каждую ночь за руку водит его к скалам Анаварзы, — сказал Мустан. — Как-нибудь он сбросит его с обрыва, — добавил он и почесал редкую длинную бороденку.

Хасан проснулся на рассвете, окатился водой, оделся, плотно позавтракал. После этого пошел к бабушке. Вот уже много дней, как при виде его она отворачивается к стене. А когда Хасан уходит, ворча, перекатывается на другой бок и шлет ему вслед проклятья.