— В Выдрино тоже остался раненый полковник с семьей. Вас, не ошибусь, признав за бывшего колчаковца?
— Так точно.
— В каком чине?
— Поручик Пигулевский.
— Моя фамилия Денисов, граждане. Ну, что обнаружили? — спросил матрос бойцов.
— Ничего, кроме мусора.
— Ясно. Ступайте. Я сейчас.
Бойцы побежали к бронепоезду и скрылись в люке бронированного вагона.
— Вы, конечно, еще не слышали, что вчера утром по приговору Иркутского Военно-революционного комитета Колчак расстрелян. Так-то вот. А вам должен сказать, поступили резонно, что остались на родной земле, осилив в себе страх от колчаковской пропаганды. От родной земли нельзя пятки без разума отрывать. В земле наша истая сила. Ну, мне пора. До встречи в Питере, барышня…
Матрос за руки простился с Певцовой и Пигулевским, побежал к бронепоезду.
Прозвучал отрывистый гудок паровоза, и бронепоезд покинул станцию.
Возвращаясь в селение, Певцова и Пигулевский долго шли молча под впечатлением встречи с матросом и известием о расстреле Колчака. Певцова вспомнила глаза адмирала при последней встрече.
Пигулевский начал насвистывать.
— Прошу. Не надо.
— Извините. Все это машинально.
— Я уверена, Пигулевский, нам придется совсем по-новому осмысливать жизнь. Согласны?
— Не знаю. Пока ничего не знаю, кроме того, что хочу жить.
— А я уверена, что мы все поймем правильно. Уверена. И счастлива, что сегодняшнее яркое солнце наше. Счастлива, что мы легкомысленно, непродуманно не потеряли его будущее тепло…
Стояла торжественная тишина солнечного, морозного утра…
