Ледяная кровь - [2]

Секретарю с трудом удалось скрыть удивление. Ему еще не приходилось быть свидетелем вспышек гнева у прелата. Невозмутимость, даже доброжелательность камерленго делали его еще более грозным в глазах всего окружения. Все знали, что топор может обрушиться в любую минуту, пусть этого ничто не предвещает. Бенедетти внушал страх. Впрочем, он этим пользовался в свое удовольствие.

Элегантная особа, белокурая, как облачко, одетая во все карминовое, впорхнула, принеся с собой пьянящий аромат мускуса и ириса.

Бенедетти, почувствовав облегчение, расслабился.

– Од, моя дражайшая красавица… Какое утешение в моих несчастьях… Но устраивайтесь поудобней, прошу вас. Не согласитесь ли выпить стаканчик сладкого вина, которое делают на склонах Везувия?

Од подняла полупрозрачную вуаль, скрывавшую ее лицо, столь очаровательное, что оно невольно притягивало взоры.

– Ах… «Христовы слезы»,[3] мне расхваливали их сладость.

– Lacrima Christi, в самом деле.

– Предложенные вами… Столь же действенные, как и отпущение грехов, – пошутила Од.

Камерленго улыбнулся, разливая вино в высокие бокалы. Порой у него возникало ощущение, что он так хорошо знает эту женщину, словно однажды она родилась из его головы. И только одна черта характера этого совершенства с изумрудными глазами, с маленьким насмешливым ртом, наделенного железной логикой, оставалась для него загадкой. Неужели она действительно не испытывает никакого раскаяния или скрывает кровавые угрызения совести за невозмутимостью? Бенедетти так долго жил с этой язвой, что ему казалось, что нет более верной и более недоброжелательной спутницы. Язва давала знать о себе по ночам и безостановочно мучила его. Она кровоточила, она терзала его душу до самого утра.

Они молча сделали несколько глотков, потом Гонорий Бенедетти признался:

– Вы оказались правы, моя дорогая. Мадам де Суарси на свободе, с нее сняты все подозрения.

– Значит, ваши приспешники потерпели поражение.

– Один из них поплатился своей жизнью. Главный инквизитор.

– Это хорошо, тем более что я не испытываю особой симпатии к таким людям, – беззаботно откликнулась Од.

– Они приносят нам пользу.

– Как все исполнители подлых дел. Хотя их надо тщательно выбирать. Так, значит, незаконнорожденная дворяночка утерла нос самым могущественным особам Церкви? Черт возьми, вот это я называю смертельным оскорблением!

– Если бы речь шла просто о моей уязвленной гордости, я стерпел бы. К сожалению, я вижу в этом подрывную работу моих врагов, доказательство их растущего могущества. Я вижу также, что мадам де Суарси имеет в их глазах колоссальное значение. Она должна умереть как можно скорее… Эта женщина должна умереть… Что касается того постреленка, который следует за ней как тень, мои шпионы недавно донесли о его безоговорочной преданности своей даме. – Камерленго закрыл глаза и прошептал: – Да благословит их Господь и да примет их в свои объятия.

– Она… Они умрут, я об этом позабочусь.

Од де Нейра выдержала паузу, неспешно смакуя содержимое своего бокала. В первый раз она позволила своим чувствам вырваться наружу.

Рано осиротевшую девочку отдали на воспитание дядюшке. Старый мерзавец быстро начал путать родственное милосердие с правом первой ночи. Правда, продолжалось это недолго, поскольку беззубое чудовище умерло после агонии, которая, как и надеялась его протеже, была бесконечной и мучительной. Она преданно и нежно обтирала влажным полотенцем потный лоб дядюшки. Влажным и пропитанным ядом. В двенадцать лет Од осознала, что ее одаренность во всем, что касается ядов, убийств и лжи, может сравниться лишь с ее красотой и умом. Она быстро научилась извлекать выгоду из своей обворожительной внешности и получила два значительных наследства, в том числе и после старого мужа. Но она совершила ошибку, пощадив юного племянника этого старика. Мальчишка был столь очаровательным и таким веселым, что у Од не хватило решимости отправить его в могилу. Досадная оплошность, едва не ставшая роковой. Юный наследник по побочной линии оказался не менее алчным, чем молодая вдова его дядюшки. Он поставил в известность людей бальи Осера, поведав им о несчастьях, обрушившихся на всех родственников мадам де Нейра, и потребовал лишить ее наследства. Од арестовали. Сотни подлых крыс тут же вышли из подземелья, чтобы осыпать ее обвинениями и уличить во всех смертных грехах: от отравления до общения с демонами. Гонорий Бенедетти, в ту пору обыкновенный епископ, оказался в городе, когда шел процесс. Изумительная красота мадам де Нейра потрясла его. Он добился права присутствовать на допросах.

Од с маниакальной точностью сохранила воспоминания об их первой встрече под сводами замка Осера. Несмотря на прохладу, источаемую толстыми каменными стенами, Бенедетти потел и обмахивался чудесным веером с прозрачными перламутровыми пластинками. Подарком дамы де Жюмьеж, как он пояснил, заговорщически улыбаясь. Прелат, стоявший перед Од, был элегантным, почти хрупким, невысокого роста. У него были изящные, ухоженные тонкие руки – женские руки. Он посоветовал ей признаться, исповедоваться в своих грехах. Тем не менее что-то в его поведении подсказало молодой женщине, что надо сделать прямо противоположное. Од ни в чем не призналась, заведя своих судей в лабиринт неправдоподобия и обмана, которыми Гонорий наслаждался, будучи тонким знатоком лицемерия. Она знала, что затем он сделал все, чтобы отвести от нее серьезные подозрения, вплоть до того, что обвинил потерпевшего сокрушительное поражение племянника в клятвопреступлении. Подросток, обезумевший от недвусмысленных угроз епископа, отрекся от своих показаний и попросил прощения у дорогой тетушки, на которую, как он утверждал, возвел напраслину.