Ледолом - [215]

Стоял перед бабушкиным зеркалом в сорок восьмом и размышлял о том, как построю будущую свою жизнь. А скорбная история её уже маячила в ближайшем грядущем, но я этого не видел. Уже тогда я решил бороться за цель изо всех сил. Не то что детдомовец Моня.

Но сейчас не о Моне разговор. Хотя в сознании мелькнул нелепый отрывок его, Мони, жизни. Конечно же, он явился уроком, что такого со мной не должно, не может произойти. Я наизусть помнил слова Николая Островского о том, как надо прожить жизнь, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Эта формула и стала моей истинной целью. Хотя чётко и объёмно тогда она ещё не вырисовывалась. Просто внутри возникали отдельные мысли, не скреплённые единым стержнем.

Не знаю, не считал часов и минут, проведённых один на один перед старинным зеркалом, но многие из этих подобных мыслей промчались в вихрастой голове моей, как единый миг. Помню лишь, что именно в те часы и минуты всё во мне торжествовало: наконец-то достиг совершеннолетия и готов к выполнению задуманных планов. Наконец-то! Кончилось слишком затянувшееся детство. И, как в старинных книгах вычитал, началось моё отрочество.[403] Думалось, теперь стоит лишь обрести полную свободу — и дерзай! Себе я казался человеком бесстрашным (как глубоко ошибался! хоть чуточку бы об этом имел жизненного представления) и способным на добрые, бескорыстные поступки. Свободы, вот чего мне не хватало. Теперь я её обрёл. Скоро у меня её будет более чем предостаточно. В этом я совершенно уверился.

В такой эйфории[404] пребывал несколько дней и вечеров. Их я истратил на сочинение правил поведения и поступков.

Ничего особенно нового в сравнении с тем, по которым я уже жил, не прибавилось. Многое, как ни странно, заимствовал из маминых «моралей». То, что ещё недавно мне казалось бесконечно повторяемой «нудягой», в эти дни и вечера «устоялось». Например, зарабатывать на жизнь только честным трудом. Иным способом я просто не мог, не способен был существовать. Вся трудовая жизнь моя это правило в дальнейшем подтвердила. Вдруг потом признал я и другое: необходимо выучиться хорошей, полезной людям и нравящейся тебе специальности, да и не одной, не обязательно медицине, а такой, которая приносила бы радость другим, ну хотя бы пользу, удовлетворение от собственного труда. И учиться. Продолжать всегда учиться. Насколько позволят способности. Например, писать хорошие, приносящие пользу читателям книги. Когда будет, о чём поведать другим.

Ещё тётя Даша Малкова, когда ей какими-то неведомыми путями попала в руки тетрадка моих стихов (как я уже признался, плохих, подражательных и во многом беспомощных), она поспешила сообщить маме, что Гере следует после окончания школы поступить в только что открывшийся в Свердловске университет на факультет журналистики. Уже почти полвека я удивляюсь её пророческим словам — сбылось в точности. Некоторые, наверное, не поверят или усомнятся в сказанном мною, но это — правда. Через много лет, в шестьдесят первом, казалось, и надеяться-то было не на что. Позади: тюрьма, концлагеря, армия, «чёрный» труд на заводах, и в то же время — учёба в школе рабочей молодежи, рабкорство, длинные полки прочитанных книг, желание познать богатство жизни, накопление житейского опыта, борьба, постоянная, неустанная борьба за справедливость, множество поражений в этой вечной схватке и всё-таки продолжение её. По сей день.

Эти мои шаги в жизни, возможно, кому-то могут показаться нелепыми, но в пятьдесят пятом году армейские комсомольцы оказали мне почти невероятное доверие: приняли в свои ряды. И я старался оправдать это великое для меня доверие. Думаю, работая в комсомоле, я ни словом ни делом не нарушил корчагинские заповеди, честно отслужив в этой организации не только положенный срок, но и после пытался во всём оставаться ей полезным. Друзья по комсомолу поддерживали меня в этой борьбе за справедливость даже, когда я выступил в городской газете с критической корреспонденцией против директора ангарского завода КВОиТ[405] о беспорядках, происходивших на нём. А ведь я работал на этом производстве рядовым слесарем и был очень уязвим со стороны руководства. Общественная моя жизнь складывалась напряжённо, как и положено активному комсомольцу, вплоть до отъезда в Свердловск. Да и в нём тоже.

…Как-то на кухне бабка Герасимовна в неоднократно повторявшемся споре на религиозную тему, помню и сейчас какую (я всегда упорно доказывал своё), неожиданно спросила:

— Георгий (по крещению имя назвала!), ты в каком мешаше [месяце] уродилша?

— В мае, — ответил я.

— А шишло како?

— Зачем Вам это, бабушка, знать? Какая разница?

— Отвешай правду, — почти приказала она.

Мне тогда лет тринадцать исполнилось, если не ошибаюсь. А может, двенадцать.

— Ну, двадцать восьмого. Да зачем Вам?

— Молши.

Она минуту покумекала и уверенно заявила:

— Век тебе маятша. Ох, много горя примешь! Ты на меня не шершай, иштинну правду тобе молвлю.

— Да Вы, бабушка, цыганка, что ли? Я в разные предрассудки не верю. Откуда Вам знать, какая у меня жизнь будет? Чепуха всё это… Да и не впервой я это от Вас слышу.