Леди-пират - [22]

— А сколько лет мадам? — спросила она Аманду уже почти у двери в свое новое жилище.

— Ровно двадцать, а мне, кстати, семнадцать, да мы вроде бы на вид ровесники с вами…

— Вот еще одно основание для того, чтобы мы дружили и оказывали друг другу услуги, — любезно ответила на игривую улыбку служаночки Мери, прежде чем закрыть дверь.

Мери прыгнула на кровать и, покувыркавшись на ней, как ей всегда нравилось делать, испытала качество матраса. Затем, не прекращая восторгаться столь удачно подвернувшимся случаем, обошла всю свою маленькую вселенную.

Комната была очень красиво обставлена, хотя мебели в ней оказалось немного, только самое необходимое, а маленькая туалетная — устроена за ширмой, затянутой хлопчатобумажной тканью. Из окна, прорубленного почти на высоте стропил, видны были: вдали — дуврский порт, прямо внизу — окружавший особняк Эммы де Мортфонтен парк с воротами в конце аллеи, справа от аллеи — домик Джорджа, сторожа, с которым Аманда уже успела познакомить нового служащего.

Значит, их, людей, в чьи обязанности входит исполнение требований мадам Эммы де Мортфонтен, какими бы они ни были и когда бы ни возникли, стало отныне трое, — поняла Мери.

А назавтра ее отправили к портному, с чего, собственно, и начались ее университеты у Эммы, ничуть не напоминавшие то воспитание и образование, какие она получала в доме леди Рид.

6

Две недели спустя Мери было не узнать! Накормленная, ухоженная и хорошо одетая, она стала выглядеть совершенно иначе. Единственной сложностью в теперешней жизни личного секретаря мадам было то обстоятельство, что в благоприятных условиях внезапно расцвела его женственность. Но, к счастью, грудь пока оставалась более чем скромных размеров, да и те бугорки, что имелись, Мери тщательно прятала, утягиваясь полоской плотной ткани, заодно прихватывая этой повязкой нефритовый «глаз» и изумрудную саламандру Сесили.

Она пообещала себе никогда не расставаться с этими амулетами: с одним — поскольку он стал для нее символом того, от чего она сбежала в порыве ненависти и отвращения, с другим — потому что он был памятью о матери.

Эмма де Мортфонтен с каждым днем нравилась ей все больше — даже и притом, что некоторые аспекты личности новой хозяйки сбивали Мери с толку. Жертвой цинизма стал один из любовников Эммы, и Мери ужасно удивилась, открыв в ее речах, которые по нескромности выслушала от начала до конца, столько жестокости и бесчувственности. Да, Эмма де Мортфонтен двулична. Но кто бросит в нее камень? Мери-то сама — разве ангел? Ох, нет, это только мамочка так ее называла…

Хозяйка давала личному секретарю многочисленные поручения — в зависимости от настроения, желаний и нужд, и Мери исполняла их, держа в тайне и сохраняя верность своей госпоже, которая с каждым днем все больше ее очаровывала.

Да-да-да, с каждым днем Эмма нравилась ей все больше, и приходилось признать, что Мери пользовалась у молодой женщины взаимностью. Причем намного превышающей ту, что полагалась бы. Но то, что казалось нормальным Эмме, знающей Мери как юношу, та воспринимала совершенно иначе. Мери защищалась, пытаясь, как могла, убедить себя в том, что это стесняющее ее влечение не что иное, как дружеская симпатия. Ну, или чрезмерная признательность.

— До чего же мне наскучили мои любовники! — сообщила Эмма своему личному секретарю как-то вечерком, стоило одному из упомянутых персонажей откланяться. — Уж такие они жеманные и услужливые, так тщательно складывают свои панталоны и сорочки перед тем, как залезть в постель, а любовью занимаются — говорю же: просто тоска, да и только! Ни малейшей фантазии и ни на грош пикантности, да попросту — вкуса, точно так же, как и на кухне! Знаете, что я скажу вам, Мери Оливер? На самом деле главное, что меня в них раздражает, — они чересчур… англичане!

— Тогда зачем вы с ними занимаетесь любовью? — не скрывая любопытства, спросила Мери.

— Так вы же не выказываете никакого желания заменить их! — нервно откликнулась Эмма, а Мери только рот разинула от удивления.

— Но я тоже англичанин, — всего-то и нашла она что сказать после паузы, надеясь таким образом скрыть свои истинные чувства.

Уступить Эмме означало бы открыть ей свой пол и… и, следовательно, лживость. То есть, вполне возможно, потерять ее навсегда. А вот этого Мери меньше всего хотелось. Ей было вольготно в новой жизни, где к радости от того, что благодаря хорошему жалованью накапливаются сбережения, прибавлялось удовольствие от всего, что она делает, и от сообщничества с Эммой, приводившего в отчаяние Аманду, которая, правда, еще не потеряла надежды выйти за Мери Оливера замуж.

— Вы отличаетесь от других людей, Мери Оливер, и знаете это так же хорошо, как и я сама, — заявила Эмма. — В вас чувствуется постоянная готовность к мятежу. Нет, отнюдь не в поведении: в этом устремленном вдаль, словно вы всегда ищете возможности ускользнуть от всех, взгляде… И при этом вы, кажется, ни к чему и ни к кому всерьез не привязаны… Мы в этом похожи! Вот поэтому-то вы и нравитесь мне куда больше, чем все напудренные и напялившие парики фаты, вместе взятые: они и трахаются с таким видом, будто пьют шоколад… А женщинам нужно, чтобы на них иногда нападали, чтобы ими немножечко помыкали, чтобы ставили их в трудное положение, дорогой мой!.. Чтобы притворялись, будто их не замечают, подогревая тем самым интерес, чтобы прорывали их оборону — иначе придется чувствовать свою вину, когда сдашься… В общем, чтобы нас брали как шлюх, не забывая при этом, что мы — дамы!.. Именно так ведь вы завоевываете женщин, не правда ли, Мери Оливер? — Она настаивала на ответе, как бы нечаянно положив ухоженную свою руку на бедро личного секретаря.