Леди Л. - [44]

– А вот это, – заметила Леди Л., – моя любовь Тротто ведет в атаку легкую кавалерийскую бригаду в Крыму. Знаете, это один из самых славных эпизодов нашей истории.

Сэр Перси бросил на нее осуждающий взгляд. Леди Л. сидела в высоком кресле перуанского барокко, отделанном пурпуром и позолотой; верх спинки имел форму львиной морды, а подлокотники оканчивались когтистыми лапами. Она выглядела немного взволнованной, как всегда, когда воскрешала в памяти кого-нибудь из своих дорогих усопших. Поэт-Лауреат вращал головой по сторонам с суровым видом храбреца, он был настороже. Ему никак не удавалось справиться с ощущением опасности, скрытой угрозы. В атмосфере домика было что-то гнетущее, чуть зловещее. Отчасти это, наверное, можно было объяснить нехваткой свежего воздуха, так что отчетливо ощущалось физическое присутствие и старчески сухой запах каждого покрытого слоем пыли предмета, каждого лоскута ткани, каждого куска дерева; ставни были закрыты, и тусклый свет, которому удавалось проникнуть внутрь, только подчеркивал необычность комнаты и странность загромождавших ее предметов. Мысль о некой затаившейся опасности казалась совершенно нелепой, и тем не менее отвергнуть ее было трудно. Сэр Перси Родинер вдруг задался вопросом, не использовали ли друзья-анархисты Леди Л. этот павильон для хранения бомб. Место для этого было самое подходящее: взрывчатку можно было спрятать где угодно – в занзибарском шкафу, инкрустированном слоновой костью и перламутром, или же в черном и приземистом, обитом медью сейфе, который Глендейл привез из одного из своих путешествий по Востоку – банкиры Мадраса имели обыкновение хранить в таких свое золото.

– Ясно, – проворчал он, пытаясь скрыть растущее чувство тревоги. – И что же вы сделали потом?

Теперь он верил каждому ее слову: сама атмосфера придавала оттенок достоверности этой истории. Он снова украдкой взглянул на кровать: чрезвычайно неприятное ложе, которому совершенно нечего было делать в Англии.

– Это тунисская кровать, – пояснила Леди Л. – Я сама купила ее в Кайруане. Раньше она стояла в гареме Бея и…

– Что вы сделали потом? – перебил ее сэр Перси, спеша уберечь себя от неизвестно каких подробностей, которые могли еще на него обрушиться.

– Две недели на то, чтобы подготовить хороший костюмированный бал, – это очень мало. Так что мне действительно пришлось потрудиться. В довершение всего принц Уэльский милостиво сообщил нам о своем намерении провести у нас выходные, возвращаясь из Вата, что предполагало не менее двадцати человек свиты, в том числе, разумеется, и мисс Джонс, а также два дня, потерянных на пустую болтовню и угодничанье. Конечно, у меня было сто сорок человек прислуги, не считая мужа, но я все же лично должна была следить за тем, чтобы Эдди ни в чем не испытывал неудобства, чтобы скрупулезно, под видом этакой приветливой непринужденности, соблюдался этикет – ну, в общем, за всеми правилами игры. Ужасная скучища. Но я пребывала в невменяемом состоянии счастливого нетерпения: скоро я снова увижу Армана, а все остальное, как я вам уже говорила, было не в счет. Я думала и гадала, как он перенес нашу жестокую разлуку, найдет ли он меня сильно изменившейся или нет, по-прежнему ли он любит человечество с той всепоглощающей страстью, что оставляла для меня так мало места в его сердце, или, быть может, моя соперница утратила в его разочарованных глазах хотя бы часть своего обаяния после урока, который она ему преподнесла. Я не слишком могла на это рассчитывать, но все-таки даже самые великие поэты в конце концов устают от луны, и в отдельные моменты я ощущала полную уверенность, что он заключит меня в объятия и нежно попросит прощения за зло, которое причинил мне. Я потратила уйму времени на то, чтобы составить список гостей для моего бала, стараясь вспомнить всех тех, кому я должна была отдать долг вежливости, так, чтобы никого не забыть и не обидеть, и нужно признать, мне приятно было думать, что некоторые из самых наглых моих приятельниц лишатся своих украшений. Впрочем, у меня не было выбора. При малейшей попытке сопротивления с моей стороны Арману стоило сказать лишь одно слово и сорвать завесу с моего прошлого, чтобы разразился скандал. Ну и чудесно: это избавляло меня от самокопания и от нравственных дилемм. Карусель завертелась, отступать было поздно, да и я, признаться, рассчитывала на успех. Меня, правда, несколько смущало, что я снова увижу Саппера, я чувствовала себя гораздо более виноватой перед этим человечком, нежели перед Арманом: Армана-то я страстно любила, Саппер же восемь лет просидел в тюрьме ни за что ни про что. Я была сама любезность с принцем Уэльским, которого, похоже, это весьма порадовало. Мой муж лелеял тогда надежду стать послом в Париже, и Эдди, недавно помирившийся со своей матерью, несомненно, мог оказать ему неоценимую помощь. Так что я была полна решимости сделать для этого все, что было в моих силах. Впрочем, должна признать, меня весьма привлекала перспектива стать женой английского посла в Париже: я говорила себе, что забавно будет увидеть Париж под столь непривычным углом зрения. Кстати, Париж едва ли не единственный город, где государственные дела можно с успехом совмещать с делами сердечными, а если бы Арман согласился хоть на некоторое время выкинуть из головы свои идеи, мы могли бы провести вместе несколько поистине счастливых лет. Я собиралась поселить его в скромном особнячке, обеспечить ему безбедное существование, чтоб он не знал никаких материальных забот, и даже если бы он захотел потихоньку продолжать свою политическую деятельность, я могла бы оказаться для него весьма полезной, при условии, что мы не стали бы впадать в крайности и вели бы себя скромно. К тому же я надеялась, что, пообщавшись в тюрьме с проходимцами разных мастей, он излечился от своего идеализма, что они привили ему хоть чуточку здравого смысла, как-то повлияли на него: будущее и вправду виделось мне в розовом свете. Я могла бы даже помочь ему стать депутатом. Мне только что исполнилось двадцать пять, и я еще была полна иллюзий. Я сгорала от нетерпения, и муж несколько удивился, обнаружив, что я брожу как неприкаянная по дому, с потухшим взглядом, с мечтательной улыбкой на губах. Я чувствовал себя такой счастливой, что порой целовала его ни с того ни с сего и нежно сжимала ему руку. Ему такое и во сне не снилось. Бывало также, я, проснувшись, тотчас бежала в спальню сына. Я крепко обнимала его, прятала свою счастливую улыбку в его кудрях, покрывала его поцелуями: как жаль, что он еще недостаточно взрослый, мне бы так хотелось все ему рассказать, я не сомневалась, что он бы все понял и простил. Насмешливый взгляд Дики, казалось, преследовал меня повсюду, куда бы я ни шла, и я чувствовала, что он всецело меня одобряет.