Леди Л. - [30]

– Дики, со мной случилось нечто ужасное.

– Это значит, что вы, судя по всему, влюбились – и влюбились по уши. А когда влюбляются по уши – добра не жди.

– Дики, поверьте, мне не до шуток.

– Поздравляю, малыш. Это и вправду очень вкусно. Я могу вам чем-то помочь?

– О, Дики! Вы не представляете, как все сложно.

– Помилуйте, да кто же он? Извозчик, рыбак? Лакей? Или, Боже упаси, поэт?

Она принялась рассказывать ему свою историю. Конечно, не все, а только то, что сделало бы ложь похожей на правду. Она полностью доверяла Дики, но была еще недостаточно уверена в себе и немного стыдилась своего прошлого. Она не стала еще той знатной дамой, которая может позволить себе роскошь признаться в том, что вышла из простонародья. Она тщательно продумала историю и надлежащим образом изложила ее, великолепно скрывая свою нервозность. Впрочем, Дики, похоже, принял все за чистую монету. Единственное, что немного смущало Анетту во время рассказа, это тукан. Птица пристально, с выражением крайнего сарказма смотрела на нее, наклонив голову набок: Анетту не покидало ощущение, что еще немного, и тукан начнет ухмыляться.

Однажды вечером она расчесывала волосы в своих апартаментах, как вдруг заметила странное шевеление красной бархатной портьеры, хотя окно было закрыто. Анетта потянулась к колокольчику, чтобы вызвать горничную, но какой-то инстинкт, какое-то предчувствие удержало ее. Она встала, подошла к окну и…

– В жизни не видела я такого благородного лица, такого гордого взгляда, такой мужественной красоты… В рубашке, с пистолетом в руке, он выглядел в высшей степени романтично. Он чем-то походил на лорда Байрона, что висит у вас в библиотеке. Казалось, еще немного, и сердце мое остановится. Я сразу поняла, что он не грабитель и не станет вести себя вульгарно. Что мысли, скрывающиеся за этим бледным челом и ясным взором, благородны и вдохновенны, и другими быть не могут…

Глендейл, намазывавший ломтик хлеба маслом, поморщился.

– Все же это поразительно, – сказал он с легким раздражением. – Всякий раз, когда женщина испытывает к мужчине физическое влечение, она утверждает, что ее пленила его душа, или, вернее – будем современны, – его интеллект. Даже если он не успел произнести ни слова, умного или глупого, – как, вероятно, в вашем случае, – не говоря уже о том, чтобы открыть вам свою душу… Путать физическое влечение с духовной любовью – это то же, что смешивать политику и идеализм: очень скверная привычка. Ну и что же случилось потом? Я имею в виду, кроме того… того обычного, что, надо думать, случилось и чем вы, похоже, остались чрезвычайно довольны.

– Дики, прошу вас, не будьте циничны. Я этого не выношу. Я забинтовала его раны… О! Да! Я забыла вам сказать, что он был ранен.

– Не так уж серьезно, я полагаю, – усмехнулся Глендейл. – Ровно настолько, чтобы это сделало его неотразимым.

– Затем я несколько дней прятала его у себя в номере. Мы безумно полюбили друг друга. Потом я с неделю не видела его. И сейчас я так боюсь, чтобы он опять не сотворил какой-нибудь глупости.

– … К примеру, ограбил дом этого идиота Родендорфа.

– Откуда вы знаете?

– Из газет.

– Дики, я хотела бы ему помочь.

– Что же вам все-таки известно о нем? Кроме тоге, что он неотразим?

– Я думаю, что он, к несчастью, анархист.

– Неужели?

– Впрочем, он, кажется, очень знаменит. Его зовут Арман Дени. Вы никогда не слышали о нем?

Впервые за все время разговора Глендейл выразил некоторое удивление и даже слегка оживился.

– Еще бы. Это весьма известный поэт-романтик.

– Ну что вы, Дики, он вовсе не поэт! Он активист и общественный реформатор. Он хочет дать справедливость, свободу и… ну, то есть все всем людям земли.

– Вот я и говорю – поэт-романтик, – повторил Глендейл. – Пятьдесят лет назад такой человек, борясь за независимость Греции, умер бы от поноса, как Байрон. Нет ничего более трогательного, чем эти последние обломки романтической эпохи, которые продолжает выбрасывать на наш берег прошлое, тогда как в дверь уже стучится двадцатый век. Мой друг Карл Маркс однажды очень метко охарактеризовал последователей Кропоткина и Бакунина: «Утописты, принимающие свое великодушие и изысканность своих гуманных чувств за социальную доктрину. К социальным проблемам эти люди подходят с тем изяществом, с тем благородством, с той душевной добротой, которую скорее можно объяснить поэтическим вдохновением, нежели знанием общественных наук… Они, словно художник перед холстом, устраиваются перед человечеством, думая и гадая, как сделать из него шедевр. Они мечут свои бомбы, как Виктор Гюго – свои поэтические молнии, только с гораздо меньшим эффектом». Из этого, правда, вовсе не следует, что ваш молодой человек непременно должен быть плохим любовником, наоборот.

Анетта подняла на него умоляющий взгляд:

– Но, Дики, что же мне делать? Как помочь ему? За ним охотится вся швейцарская полиция…

– Очень романтично, – заметил Глендейл, допивая кофе. – Ну, в той мере, в какой что-либо может быть романтичным в Швейцарии. Кстати, почему бы вам не совершить маленькое путешествие в Италию вместе со своим трубадуром, хотя бы для того, чтобы избавиться от наваждения? И кто знает, возможно, он в конце концов поймет в ваших объятиях, что, кроме бомб, есть другие средства достижения рая на земле. Но все-таки, кто же вы есть на самом деле, Анетта?