Лед - [27]

— Эрмина, — позвал главный управляющий.

Всадница повернула голову, направила коня к ним и спешилась. Сервас заметил, что у нее красные, опухшие глаза.

— В чем дело? — спросила она, поглаживая шею и морду коня.

— Поищи Эктора. Полиция хочет вас допросить. Приходите ко мне в кабинет.

Она молча кивнула. На вид ей было не больше двадцати. Ниже среднего роста, миловидная, с мальчишеской повадкой, волосами цвета сырого сена и с веснушками. Полными боли глазами она быстро взглянула на Серваса и пошла, опустив голову и ведя за собой коня.

— Эрмина обожает лошадей, она великолепная наездница и прекрасный тренер. Славная девчонка, но с таким жутким характером… Ей, конечно, надо немного повзрослеть. Она занимается Свободным с самого его рождения.

— А в чем это заключается? — поинтересовался Сервас.

— Вставать ни свет ни заря, ухаживать за конем, чистить его, кормить, выгуливать, успокаивать. Грум — это всадник-нянька. Эрмина занимается еще двумя чистокровными лошадьми, уже взрослыми. Они участвуют в соревнованиях. Ремесло грума не знает нормированного рабочего дня. Она должна была начать объезжать Свободного в будущем году. Месье Ломбар ждал этого с нетерпением. Конь подавал большие надежды, у него превосходная родословная. Здесь он был чем-то вроде фетиша.

— А кто такой Эктор?

— Он из нас самый старший, всегда тут работал. Намного раньше меня и нас всех.

— Сколько у вас лошадей? — спросила Циглер.

— Двадцать одна. Чистокровные французские скаковые и один голштинец. Из них четырнадцать наши, а остальные живут у нас. Мы берем лошадей на пансион для тренировок, а также жеребящихся кобыл.

— Сколько у вас боксов?

— Тридцать два. Еще один родильный бокс площадью в сорок квадратных метров с видеонаблюдением. Плюс гинекологические горизонтальные загончики, помещения для оказания медицинской помощи, два стойла, центр осеменения, два ипподрома с профессиональными полосами препятствий, восемь гектаров огороженных выгонов и дорожка для забегов.

— У вас очень хороший центр, — заключила Циглер.

— И по ночам только вы вдвоем за всем присматриваете?

— Каждый бокс снабжен системой сигнализации, а здания тщательно запираются. Ведь лошади дорого стоят.

— Вы ничего не слышали?

— Нет.

— Вы принимаете какое-нибудь снотворное?

Маршан бросил на них пренебрежительный взгляд.

— Здесь не город, спится хорошо. Жизнь тут идет в естественном ритме, как ей и подобает.

— Никакого подозрительного шума? Ничего необычного? Ничто вас среди ночи не разбудило? Постарайтесь вспомнить.

— Я уже об этом думал. Если бы что-то было, я бы вам сказал. В таком месте, как это, всегда присутствуют какие-то шумы: лошади топчутся в боксах, деревья в лесу скрипят. Тут же лес близко, значит, тишины не бывает. Часто лают Сиско и Энцо.

— Собаки, — сказала Циглер. — А какой породы?

— Кане корсо.

— Что-то их не видно. Где они?

— Мы их привязали.

Две собаки и система сигнализации.

Два человека на территории.

Сколько весит конь? Сервас вспомнил, что говорила Циглер: больше ста килограммов. Не может быть, чтобы те, кто сюда явился, пришли и ушли пешком. Как же им удалось убить коня, обезглавить его, погрузить на машину и незаметно увезти, при этом не разбудив ни обитателей центра, ни собак? Да и сигнализация не сработала… Сервас ничего не понимал. Ни собаки, ни люди в конном центре никак не среагировали, да и охранники на станции тоже. Но такого не могло быть.

Он повернулся к Циглер, но обратился не к ней, а к Маршану:

— Можно попросить ветеринара взять у собак кровь на анализ? Той ночью они были на воле или привязаны?

— Они всегда на улице, но на длинной цепи. Никто не может пройти к боксам, миновав их клыки. Лай обязательно разбудил бы меня. Вы думаете, им тоже что-то дали, чтобы уснули? Это меня удивляет. Утром они проснулись в совершенно нормальном состоянии.

— Это подтвердит токсикологический анализ, — отозвался Сервас.

Теперь он задался другим вопросом. Почему усыпили коня, а не собак?

Кабинет Маршана оказался маленькой комнатой, заставленной этажерками со спортивными трофеями и зажатой между седельной и конюшней. Окно выходило на лес и покрытые снегом луга, разделенные сетью барьеров, палисадов, а также полосами живой изгороди. В кабинете имелся ноутбук, лампа и беспорядочное нагромождение счетов, папок с документами и книг о лошадях.

В предшествующие полчаса Сервас и Циглер обошли центр и обследовали бокс Свободного, где уже вовсю трудились техники. Дверь бокса была взломана, на полу виднелось много крови. Очевидно, Свободного лишили головы прямо здесь, скорее всего, пилой, предварительно усыпив.

Сервас обратился к конюху:

— Вы ничего не слышали прошлой ночью?

— Я спал, — ответил высокий старик.

Он давно не брился, и по возрасту, вероятно, ему уже следовало выйти на пенсию. Седая щетина торчала у него на подбородке и на впалых щеках, как колючки дикобраза.

— Ни малейшего шума? Ничего?

— В конюшне всегда полно шумов, — повторил он слова Маршана, однако его реплика вовсе не казалась заученной, как у двух охранников станции.

— Вы давно служите у месье Ломбара?

— Всегда. Сперва я работал у его отца.

У него были налитые кровью глаза, а нос и щеки отливали сизым из-за густой сети лиловатых капилляров под истончившейся кожей. Сервас побился бы об заклад, что снотворного этот тип не принимал, но под рукой всегда держал свое средство: жидкое.