Лед - [24]

Перегнувшись через перила, он увидел, что Циглер поджидает его внизу, прислонившись к своему служебному «Пежо-306» и куря сигарету. Она сменила форму на свитер со стоячим воротником и кожаное пальто, на плече у нее висела сумочка.

Сервас спустился и пригласил ее выпить по чашечке кофе. Ему хотелось что-нибудь съесть перед выездом. Она посмотрела на часы, скорчила недовольную гримаску, потом наконец оторвалась от автомобиля и направилась за ним внутрь здания. Отель «Ле Рюссель» был построен в 1930 году и, как все подобные заведения того времени, имел бесконечные мрачные коридоры, высокие потолки с лепниной и скверное отопление. Но столовая, просторная веранда с уютно украшенными столиками, настолько радовала глаз, что просто дух захватывало. Сервас устроился за столиком у окна, заказал кофе и тартинку с маслом для себя и апельсиновый сок для Циглер. За соседним столиком без умолку болтали первые в этом сезоне испанские туристы, оттеняя фразы крепкими словечками.

Он повернул голову и вдруг заметил нечто, порядком его удивившее. Ирен Циглер не только явилась в штатском, в ее левой ноздре красовалось тонкое серебряное колечко, которое поблескивало в льющемся из окна свете. Он, наверное, не поразился бы, если бы увидел такое украшение на лице своей дочки, но у офицера жандармерии… Да, времена меняются.

— Как спалось? — спросил Сервас.

— Неважно. Пришлось принять полтаблетки снотворного. А вы как?

— Я даже будильника не услышал. В отеле сейчас спокойно, туристов еще не понаехало.

— Они начнут приезжать лишь недели через две. В это время всегда спокойно.

— Там, наверху, возле фуникулера, есть горнолыжная база? — спросил Сервас, указывая на двойную линию опор.

— Да, «Сен-Мартен две тысячи». Сорок километров, двадцать восемь трасс, из них шесть черных,[11] четыре одноместных подъемника и десять лыжных лифтов с кабинками.[12] У вас ведь тоже есть база в Пейрагуде, в пятнадцати километрах отсюда. Вы катаетесь?

— В последний раз я вставал на лыжи в четырнадцать лет, и воспоминания об этом — не из самых приятных. — На лице Серваса появилась улыбка кролика-весельчака. — Я — как бы это сказать — не очень спортивный.

— Тем не менее находитесь в прекрасной форме, — смеясь, заметила Циглер.

— Вы тоже.

Забавно, но она покраснела. Разговор сам собой заглох. Вчера они были просто двумя полицейскими, ведущими одно расследование. Сегодня утром оба довольно неуклюже пытались свести знакомство.

— Можно задать вам один вопрос?

Он кивнул.

— Вчера вы запросили дополнительные сведения в отношении троих рабочих. Почему?

Тут появился официант с заказом. Вид у него был такой же старый и печальный, как и у отеля. Сервас дождался, пока он уйдет, и рассказал о допросах всех пятерых.

— Этот Тарье… Какое он на вас произвел впечатление? — спросила она.

Сервас вспомнил плоское лицо, холодный взгляд и ответил:

— Человек он умный, но есть в нем злоба.

— Умный. Интересно…

— Почему?

— Вся эта инсценировка… безумная выходка… Я думаю, тот, кто это сделал, не только безумен, но и умен. Очень даже.

— Но в таком случае надо исключить охранников, — заметил он.

— Может быть. Если только один из них не притворяется.

Циглер достала из сумки ноутбук, раскрыла его и поставила на стол между своим апельсиновым соком и кофе Серваса. Ему в голову снова пришла та же мысль. Времена меняются, на вахту заступает новое поколение следователей. Ирен Циглер, может быть, не хватало опыта, но зато она шла в ногу с эпохой. А опыт, так или иначе, придет.

Она начала что-то набирать на компьютере, и он воспользовался временем, чтобы ее разглядеть. Утром, без формы, Ирен была совсем другая. Он снова увидел маленькую татуировку на шее, китайскую идеограмму, выглядывавшую из-под воротника, и подумал о Марго. Что за мода нынче на татуировки и на пирсинг. Каков ее смысл? У Циглер была татуировка и колечко в носу. Может, у нее есть и еще интимные украшения на пупке, сосках или половых губах… Ему доводилось читать о подобных вещах. Такая мысль его смутила. Но разве украшения меняют манеру рассуждать? Сервас вдруг спросил себя, какова интимная жизнь такой женщины, как она, если его собственная уже несколько лет как оборвалась, канула в пустоту, и тут же отогнал эту мысль.

— Почему жандармерия? — спросил он.

Она подняла голову, помедлила с ответом и поинтересовалась:

— Вы хотите знать, почему я сделала такой выбор?

Он кивнул, не сводя с нее глаз, а она улыбнулась и ответила:

— Полагаю, ради гарантии от безработицы. Чтобы не быть как все…

— То есть?

— Я училась на социологическом факультете и входила в группу анархистов. Даже одно время жила в сквате.[13] Жандармы и сыщики считались нашими врагами: фашисты, цепные псы на страже власти, аванпост реакции. Они обеспечивали комфорт мещанам и притесняли слабых, эмигрантов, бездомных… Мой отец был жандармом, и я знала, что он совсем не такой, но думала, что правы мои однокашники. Отец просто исключение из правил, вот и все. Потом, закончив учебу, я увидела что мои товарищи-революционеры становятся врачами, помощниками нотариусов, служащими в банках, говорят все больше о деньгах, капиталовложениях, инвестициях и чистом доходе, и начала задавать себе вопросы. Поскольку я была безработной, пришлось выдержать конкурс.