Лёд и пламень - [3]

Легкая дрожь пробежала вдруг по спине, заставив Брин закусить губу по старой привычке, которая возвращалась, если она бывала чем-то расстроена. Из дому она уехала сразу же после завтрака, когда почта еще не пришла, и было неизвестно, какие ее ждут дома известия…

Глубоко вздохнув, она свернула с шоссе на вымощенную булыжником грязную проселочную дорогу, которая вела домой, в Равенхайтс. Прежде она всегда с нетерпением ожидала почты — на одинокой заброшенной ферме это было единственным важным событием дня, — но с некоторых пор стала страшиться ее. А все из-за этого проклятого Джермейна. Кристофер М. Джермейн. Как ненавистно звучало для нее это имя.

Прилепившийся к склону пологого холма, впереди уже неясно вырисовывался Равенхайтс, его низкие приземистые строения; дом, в котором она родилась и жила. Тонкий дым из печной трубы поднимался к промозглому холодному небу. Как только трактор с грохотом вкатил во двор, Вайлет, их старая дряхлая овчарка, поднялась со своего любимого места возле сарая и заковыляла навстречу Брин, пока та, заглушив мотор, вылезала из кабины.

— Привет, старушка. Хочешь войти внутрь? — Брин ласково потрепала шелковистые собачьи уши и двинулась в дом, не обращая внимания на цыплят, искавших случайные зерна кукурузы в дворовой грязи.

В отделанной пластиком и застеленной линолеумом прихожей она сняла сапоги и повесила куртку на крючок, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале, висевшем напротив. Она и так знала, что ничего хорошего не увидит, — зачем же расстраивать себя еще больше?

Овчарка проковыляла за ней и направилась прямиком к очагу, возле которого и свернулась клубком с довольным вздохом. Ее многочисленные отпрыски охраняли овец на пастбищах на десятки миль окрест, а сама Вайлет уже заслужила отдых. Подумав об этом, Брин улыбнулась старой овчарке и бросила ей из вазы печенье.

Кухня была теплая и уютная. Стены бледно-желтые; их красила еще мать много лет назад, а Брин только слегка подновила недавно. Пол был покрыт пушистым ковром, который приятно согревал ее босые ноги, а дубовый стол в центре являл собой прочнейший образец старинной работы. На нем стояла вазочка с ранними нарциссами, которые Фрэд Джакомб выращивал в своей теплице и которыми он снабжал Брин в обмен на домашний хлеб ее выпечки. На окнах висели занавески с яркими маками, и такая же веселенькая льняная скатерть покрывала стол. Аромат тепла и съестного наполнял воздух, напоминая Брин о том времени, когда была жива мать, а сама она еще девочкой возвращалась домой на школьном автобусе и врывалась в кухню так бурно и радостно, что дрожал весь дом.

Она тряхнула головой и сняла зеленую вязаную шапочку, которую всегда надевала во время работы. Каскад густых каштановых волос обрушился на ее широкие плечи, и она небрежно откинула их за спину. Следовало бы пойти в холл и посмотреть почту, но у нее не хватило духу. Вместо этого она достала большую миску, набрала в чулане под лестницей картошки и, отнеся ее в раковину, принялась чистить, вздрагивая от холодных брызг льющейся из крана воды. Потом вымыла капусту и проверила, не готов ли большой кусок мяса с фасолью, который она поставила тушить, перед тем как уехать из дому.

Мелкий дождь назойливо барабанил в окна, и Брин вздохнула, подумав, что мужчины в такой холод вернутся замерзшие и надо бы в доме протопить. Разведя огонь в камине, она подбросила в печку на кухне еще несколько поленьев, а потом достала из стенного шкафа пылесос и принялась за уборку. Когда час спустя со двора донесся рокот возвращающихся с поля тракторов, еда была уже готова, а в доме царил полный порядок.

Отец вошел первым, как всегда.

— Привет! Как вкусно у тебя пахнет! — сказал он с порога, и Брин улыбнулась в ответ. Каждый день, всю свою жизнь он говорил эти слова — сначала своей матери, потом жене, а теперь вот ей, дочери.

— Я разожгла камин в гостиной, пап. Может, сначала согреешься?

Джон Виттейкер быстро взглянул на нее, нисколько не обманываясь ее небрежным тоном. Он знал, что у дочери, как и у него самого, тревожно сейчас на душе, хотя она и не подает виду. Тяжело ступая, он прошел через кухню и с кряхтеньем опустился в свое любимое кресло у огня. Никогда прежде он не ощущал себя таким стариком. Вошедшие вслед за ним Билл и Сэм, два его старших работника, уселись на диван и тоже вытянули ноги к огню. Их довольные лица выражали блаженство.

Посмотрев на них, Джон тут же отвел взгляд. Он чувствовал себя виноватым. Они имели право знать о нависшей над ними угрозе, но у Джона все не хватало духу сказать им об этом. Давным-давно его отец нанял их отцов, и Джон знал, как трудно будет им (ведь и тому и другому пошел уже пятый десяток) найти себе другую работу. Особенно здесь в округе, где безработица — привычный бич.

Черт бы побрал это правительство! И ЕЭС тоже. На кой черт сдался йоркширским фермерам этот Общий рынок? Они, Виттейкеры, жили здесь и управлялись со своей фермой больше четырехсот лет, и все у них шло как надо, слава Богу. А теперь… Внезапно Джон выпрямился в кресле и невольно приложил руку к груди. Резкая боль пронзила его, отдавая в левую руку. Он быстро взглянул на обоих мужчин, но, углубившись в свои мысли, они ничего не заметили.