Лечебный факультет, или Спасти лягушку - [6]

Подле, слева — Лешины невесты. Оля Уварова, Катя Лаврентьева и Регина Цыбина. Три отвратительные гиены. Но не будем пока заострять на них внимание, ведь им уготовано стать героинями целой главы. В общем и целом, девушки значительно преобладают. Вот такая демография.

— Третье, — добавила грудным голосом Людмила Ивановна. — Теперь — самое важное. — Она присела возле доски, содрала правой рукой очки с переносицы и придвинулась к лежащим на столе учебникам. — Не ведите себя как приезжие. Уважайте наш город. Не бросайте бумажки мимо мусорки. Не точите карандаши на пол. Я вас прошу, — она поднялась и прошла по левому ряду — помните о том, что вы — москвичи. Приезжие здесь ведут себя как животные. Кидают где ни попадя фантики. Разбрасываются пустыми банками. Мусорят. Будьте достойнее. Будьте выше этого. Покажите, что вы не понаехали из всяких дыр…

Эта простая, на первый взгляд, речь с элементами сближающего откровения, повергла меня в шок. Дело в том, что наш вуз считается федеральным. Большинство здешних студентов — так называемые «целевики», которые приезжают из разнообразных республик, учатся за счет своего медицинского департамента, а по возвращении в течение двух лет отрабатывают у себя на родине вложенные республикой деньги. Другими словами, москвичей среди нас — меньшинство. В своей группе я оказалась единственной москвичкой. Видать, прозаическое вступление Юрченко было адресовано именно мне. Моей скромной персоне с задней парты.

— …И последнее, — голос Людмилы Ивановны прозвучал откуда-то издалека, — вам мои уроки не нужны. До сих пор ума не приложу, на кой черт далась вам высшая математика. Вы же доктора. Понимая ситуацию, я буду действовать справедливо. Посажу вас писать тесты. Упражняться будем здесь. Если не начнете прогуливать, то и я не заставлю за собой бегать. Так что будьте, — она торжественно приподняла руки ладонями вверх, как это делает провинциальный конферансье перед тем, как на сцену выйдет какой-нибудь лощеный эстрадный певец, — людьми!!!

Прозвенел звонок. Я медленно открыла тетрадь. Сделала какие-то записи.

— Приветики! — окликнула меня восемнадцатилетняя девчонка. — Будем знакомы. Меня зовут Катька Лаврентьева. А ты, наверное, Дашка. — Она протянула мне холодную ладонь. — Слушай, а ты уже выбрала, кто будет старостой?

— Что?

— Это очень важно. Проголосуй за меня, ладно? Я тебе тогда с экзаменами пособлю. Мой папа помогает нашему универу.

— Спасибо, — пробормотала я, — учту.

Катя тут же спрыгнула со стола и пошла обрабатывать еще какого-то студента. Я уставилась на доску, снова и снова читая: «Potius sero quam nun quam»[6]. Стало тихо.

Профессор Юрченко сказала: «Не ведите себя как приезжие». Ну сидят эти приезжие, смотрят на нее безучастно, записывают последнюю фразу в тетрадь, прикидываются занятыми. Но никто же не умер, правда? Сказала и сказала.

Вспомнился мне такой случай. Это было в секторе Газа, во время моей армейской службы. Не могу гордо заявить, что я прямо физически участвовала в боях. Нет. Но в опасные точки нас с командой посылали. В безопасные, впрочем, тоже. В зависимости от обстоятельств.

Как-то раз во время полевого дежурства мне позвонил один знакомый. Связь была плохой, постоянно прерывалась, шипела. Мы орали в трубку. Я пошла куда-то за дюну, чтобы никому не мешать. Приятель кричит:

— Дашка! Я, мать его, дочитал «Улисса»! Это же гениальная хрень! Черт возьми, это невообразимо круто!

И вдруг раздался оглушительный щелчок. Он был настолько громким, что пару мгновений после него мне казалось, что я приложила к ушам две морские раковины. Поднялись полупрозрачные лиловые столбы песка. Я отошла назад.

Что это было? Вражеский снаряд с радиусом поражения в пятнадцать метров. Он упал на просторы пустыни в тридцати метрах от меня.

Вот так бывает, когда ты явно не собираешься умирать прямо сейчас и прямо здесь. Накатывает чувство будничной нелепости. Упал снаряд, упал мимо — слава богу большое спасибо. Но зачем, собственно, заострять на этом внимание?

— Это телевизор?

— Нет, забей, мелочь. Слушай, а ты ведь еще Маркеса не читал!..

Так же я чувствовала себя и сейчас. То, что произошло, настолько катастрофично, что его надо попросту проигнорировать. Страшно осознавать, что это самое только что прогремело возле тебя.

Меня воспитывали так, что любое националистическое высказывание — огромнейший позор. Моя покойная бабушка, та, которая говорила: «Человек за все платит сам», — выросла вместе с женщиной по имени Наташа. Они обе пережили сталинские репрессии, обе носили родителям передачки в тюрьму. Дамы дружили буквально с пеленок, вместе прошли через несчастья тех лет, держались друг за друга, как сиамские близняшки. Однажды во время Олимпиады, моя бабушка с Наташей ехали в трамвае. На соседнем сиденье ютился худой и жилистый африканский спортсмен. У него на лбу краснела махровая повязка.

— Давай пересядем, — шепнула Наташа.

Бабушка зафиксировала на подруге напряженный взгляд. Был у нее такой. Он означал: «Ты меня огорчаешь».

— Что?!

— Ну, я не хочу возле одного из «этих» сидеть.

— А я, — говорит бабушка, — готова за одного из «этих» даже замуж выйти! — Тут моя старушка встала, подошла к дверям и, ни разу не обернувшись, сошла на ближайшей остановке. После этого случая она прервала с Наташей любое общение то ли на пять, то ли даже на семь лет.