Лебедь Белая - [28]

Деду Бояна я корить остерегаюсь. Волхв всё-таки, обидится – и в жабу превратит. А я жабой быть не хочу, мне в девках приятнее.

Я поскребла подбородок, решая, стоит ли продолжать разговор, и решила, что стоит. Есть тут что-то волнительное.

– А какие они – пути эти?

– Разные, внученька. – Деда Боян помолчал, всё так же неотрывно глядя вдаль, потом пояснил. – Светлые, тёмные, с кочками, с росстанями… Разные.

Мне стало безумно любопытно. Ну просто жуть как безумно! Я даже подпрыгивать начала – во как меня любопытность пробрала.

– Деда Боян, а мой путь ты тоже видишь?

Он улыбнулся.

– Конечно, внученька. А для чего, по-твоему, я тебя нашёл? Чтобы путь твой увидеть и подправить, коли понадобится.

Я шмыгнула носом.

– Подправить? А разве можно путь править? Он же богами сотворён, а что богами сотворено, того исправить нельзя. Боги не допустят.

Деда Боян смотрел на меня ласково. Так смотрят на неразумное дитя, когда оно взрослому человеку прописные истины доказывать берётся. От этого взгляда мне неуютно стало и обидно, потому как сама я себя неразумной не считаю, ибо весьма неглупая и к ученьям всяческим способная. Я и писать умею, и читать, и даже счёт вести. У нас в роду я самая обученная. Недаром бабка со мной билась, указывая, как нужно буквицы прописывать и как их потом с берестяного листа считывать.

Но деда Боян, чует моё сердце, этого не знал.

– Ты, внученька, многого ещё не понимаешь. Оно вроде и верно – что богами дадено, того не отнять. Но если Макошь нить вьёт, то Волох зорко следит, чтобы нить эта вела к нему так, как он сам того пожелает. А я ему в том подспорье.

Тут я сразу согласилась. Долгими зимними вечерами бабка часто рассказывала о Волохе и о волхвах – его служителях. Всё течёт, всё движется. Явь переходит в Навь, Навь – в Явь. День меняет Ночь, Сын – Отца, Вдох – Выдох, Радость – Печаль. Это свято, это неоспоримо, это вечно. А Волох стоит на границе Яви и Нави, ибо обладает силой, способной дать начало движению – и это есть закон Волоха, закон изменения и постоянства жизни. А волхвы служат этому закону. И раз Волох чего-то захотел, так непременно своего добьётся. Если он восхочет, чтобы деда Боян правил мой путь, стало быть, так тому и быть. И потому воля волхвов есть воля самого Волоха.

Вот почему опасно спорить с волхвами, вот почему не посмел перечить Своерад деду Бояну.

Я опять шмыгнула. Простыла, наверное. Как к берегу пристанем, надо будет ромашки нарвать, заварю в котелке. Когда я в детстве соплями исходила, бабка меня в печь сажала. Сначала сажала на лопату, потом в печь, потом закрывала заслонку – и держала так, пока я чихать и кашлять не перестану. Не знаю, помогало это или нет, но болячки мои проходили быстро. Сидеть в печи было темно и страшно, и потому я сильно крепилась, чтобы случайно не кашлянуть. Иногда бабка забывала вынуть меня из печи, и тогда я начинала скулить. Подобные сидения мне не нравились, и когда я подросла, то стала использовать иные способы лечения. Отвар из ромашки самый лучший из них.

Травы распознавать меня тоже бабка научила. Ну чистый кладезь знаний бабка моя. Едва я сподобилась ногами без поддержки перебирать, она отвела меня на луг и стала показывать травинки разные и цветочки, попутно рассказывая, чем один от другого отличается, и каким цветочком какую болячку вылечить можно. Мне всегда нравились цветочки. С самого рождения батюшка подкладывал мне в люльку васильки и колокольчики, и оттого науку бабушкину я восприняла быстро и с большой охотой. Теперь я сама кладезь знаний. Иногда ко мне люди за помощью обращаются. Чаще, конечно, к бабке, но и ко мне тоже. Подходят, кланяются в ноги и вежливо так говорят: «Милослава Боеславовна, будь, чай, добра, глянь моего непутёвого. Чего-то он ныне прихворал». Я никогда не отказываю. А зачем отказывать? Люди же ко мне с надеждой идут. Как тут откажешь? Я тоже вежливо кланяюсь и иду изгонять болезнь-лиходейку. Ночь, пурга – не важно. В таком деле ни на погоду, ни на время не смотришь. Уважение опять же. И сытно… Ой, матушка моя родненькая, как же я домой-то хочу!

Я разревелась – в голос, в два ручья, совершенно искренне. Нет, нельзя мне о доме думать. Как подумаю, так слёзы из глаз брызжут. Деда Боян погладил меня по спине, зашептал что-то ласково, но я уже взяла себя в руки, сжала душу в кулак, всхлипнула ещё разик и, чтобы как-то отвлечься, спросила:

– Деда Боян, а тебе сам Волох следить за мною велел?

Да уж, большую глупость я и придумать не могла. Ясен бес, что сам. Кто же ещё? Я зашлёпала губами, готовая вновь разреветься, но деда Боян… Он очень добрый, чтобы укорять меня в чём-то. Он ничего не стал говорить, а только посмотрел мне в глаза – и я вдруг почувствовала, как тепло разливается по груди. В воздухе запорхали бабочки, качнулась ветка берёзы. От звезды отделилась и упала синяя искорка. Звёзды – это души пращуров. Когда-нибудь я тоже стану звездой и тоже буду светить… светить… ярко…

– Спи, внученька, – дотянулось до меня дыхание света. – Спи, набирайся сил. Тебе ещё женихов встречать…

Проснулась я к вечеру. Лодья неуклюже ткнулась носом в песчаный пляж, и от этого толчка я проснулась. Дажьбог скрыл свой лик у меня за спиной, ушей коснулся нежный шёпоток затихающего ветра, а с закатной стороны поползли сумерки. Сумерки. Сумеречный час. Граница между Былью и Небылью, между Явью и Навью, место обитания седого Волоха. Время ворожбы и волхованья. Говорят, если загадать в этот час что-нибудь, то загаданное непременно сбудется. Только надо, чтобы рядом стоял могучий волхв, которому от роду триста лет. Я посмотрела на деду Бояна. Интересно, а ему сколько? Триста? Или мене? А может, боле? По виду – старик как старик, обычный. Девки на посиделках сказывали, что у тех мужей, коим за сотню перевалило, вместо бороды мох болотный растёт, а на голове гнездо воронье…