Лебедь Белая - [27]
А сейчас я не испугалась. Сейчас светило солнышко, а при ясном лике Дажьбога Перун сердиться не будет – слишком уж сильно любит он сына своего, самого себя в другом воплощении.
Я подставила ладошки первым каплям и улыбнулась. По лицу потекли тонкие струйки, рубаха на плечах намокла, за ворот попала вода. Ой, щёкотно! Дождь пошёл сильнее, забарабанил по палубе: бум-бум-бум-бум! Я взвизгнула – потому что захотелось – и бросилась к мачте, где стоял деда Боян. Он обнял меня, накрыл полой плаща и ласково погладил по щеке. Я доверчиво приникла к его груди, замерла. Хорошо всё-таки, когда кому-то есть до тебя дело. Как деду Бояну, например, или Добрыне. Добрыня, кстати, промокнуть не боялся. Он носился по палубе, от борта к борту, и прыгал, хватая капли зубами. Хозяин лодьи что-то пробурчал в усы, но прикрикнуть на разыгравшегося пса не посмел, ибо знал, что деда Боян Добрыне благоволит.
Я забыла сказать: деда Боян и есть тот самый волхв, которого я встретила на дороге. Он оказался совсем не таким плохим, как я подумала вначале. Наоборот, отнёсся ко мне, будто к любимой своей внучке. Он пожалел меня, отвёл на гостевой двор, где нам с Добрыней отказали в приюте, и велел хозяину накормить нас. А потом наказал купцу снарядить лодью в град Голунь. Купец перечить не посмел, не по силам ему, никчёмному, волхву прекословить, и сделал всё, как деда Боян потребовал. Я, правда, не поняла, почто мне в Голунь надобно, но спрашивать не стала. Деда Боян знает что делать.
Вот так и получилось, что сейчас я мокла под дождём на лодье. Нет, уже не мокла. Как я сказала, деда Боян прикрыл меня своим плащом. Мок Добрыня, которому дождь оказался в большую радость. И ещё мок хозяин лодьи, купец Своерад. Но вот он дождя совсем не замечал, ибо был очень зол на меня, на Добрыню и на деду Бояна.
Ну и Дажьбог с ним, пущай злится. Мне до его злобы, как ёжику до бани. Меня сейчас другие вопросы беспокоят. Я вот думаю: откуда это деда Боян имя моё домашнее знает? Ведь у нас как – у нас, у славян, два имени есть. Одним тебя нарекают при рождении, и его знают только батюшка с матушкой и самые близкие родичи. Никогда и ни за какие коврижки не назову я чужому человеку своего домашнего имени. Ну разве что мужу да детям, да на смертном одре, когда скрываться нужды не будет. А ещё есть имя, которое известно всем. Чаще это прозвище. Вот я, например: Милослава – милостивая, славящая. Или Добрыня – добрый. Или этот Своерад, хозяин лодьи, который нам похлёбки пожалел – своим только радуется. Ведала бы сразу, как его прозывают, непременно мимо прошла.
Вот такие дела творятся у нас с именами. Люди знают, кому какое прозвище дать. Характер али недостаток – его с детства видать.
Дождь покапал и перестал. Тучки успокоились, побелели и поплыли дальше искать себе забавы. Добрыня присмирел, закрутил головой в поисках капель, не нашёл, и, разочарованный, улёгся посередь палубы, положив морду на лапы. Своерад чуть не споткнулся об него, когда проходил мимо. Остановился, глянул исподлобья на деду Бояна и отправился на корму. И то дело, нечего тут глаза нам мозолить.
Мы с дедой Бояном ещё постояли под мачтой, подождали, пока ветер обсушит мокрую палубу, и прошли на нос. Я перегнулась через борт, захотелось полюбоваться, как крепкий дубовый брус режет днепровские волны, а деда Боян приложил ладонь ко лбу и стал в берег всматриваться. Яколикий Дажьбог стоял по другую сторону, и зачем он ладонь так приложил, я не знаю. Наверное, зрение плохое. Бабка моя тоже так делает, когда разглядеть что-то хочет: прикрывает глаза ладонью от света и смотрит, смотрит. Но видит она хорошо, получше многих. Когда я стащить что-нибудь мыслю без спросу или рожицы у неё за спиной корчу, она это быстро замечает и грозит мне пальцем. Вот и деда Боян… И что он вообще туда смотрит? Там же окромя кустов да холмов ничего боле нет.
– Деда Боян, а что ты там разглядываешь? – спросила я, не утерпев.
Опять любопытствую. Сколько раз я за свою любопытность страдала – уж и не сосчитать. Большуха говорит, что все её седины только моими стараниями доставлены. В детстве она частенько меня хворостиной приглаживала, а потом, когда я подросла, словами ругательными всячески называла. Хворостиной-то достать уже не могла. Но лучше бы хворостиной, ибо слова больнее ударяют. Будь моя воля, я бы вето наложила на ругательства разные, особливо на детей обращённые. Детей вообще ругать не след. Детская душа ранима, как лепесточек цветочный; её беречь надобно, воспитывать добрым примером. А большуха? Знай меня лает, будто Добрыня на Своерада. Ну и что из меня ныне выросло? Вместо того чтобы замуж пойти да детей нарожать роду в подмогу, я на лодье по кой-то ляд в Голунь плыву.
Слава Сварогу, деда Боян нечета нашей большухе. Он за любопытность меня не ругает, и на все вопросы отвечает вежливо и терпеливо. Вот и сейчас он улыбнулся и ответил загадочно:
– Да всё пути людские выглядываю, внученька.
Деда Боян всегда загадками говорит. Вот сколько я его знаю – всю седмицу он загадками и говорит. Натура такая. Бабка моя тоже любит загадками говорить, и меня это очень сильно расстраивает. Ну чего скрывать-то? Уж коли взялся отвечать, так отвечай по-праски, нечего людям головы морочить. Или молчи. Я бабку свою за это корю: дескать, как тебе не совестно, бабушка, с внучкой своей подобным образом разговаривать? Нечто нельзя без всяких этих странных заумностей? Она вздыхает, пожимает плечами, но всё же переходит на доступный язык.
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Современная историческая проза. Роман о людях, пытающихся жить и любить на фоне того хаоса, который называется революцией. От автора: Это не экшен с морем крови, это сермяжные будни начала гражданской войны. Здесь нет «хороших» белых и «плохих» красных, здесь все хорошие и все плохие. На войне — а тем более на гражданской войне — ангелов не бывает, и кровь льют одинаково с обеих сторон, и одинаково казнят, не считаясь ни с какими правилами.
По страницам популярного цикла исторических романов Переса-Реверте шагает со шпагой в руке бесстрашный воин армии испанского короля, а в свободное от сражений время дуэлянт, авантюрист, благородный разбойник и наемный убийца, человек чести Диего Алатристе, которого за его неимоверную храбрость называют капитаном. В романах, продолжающих цикл, он все так же ходит по острию клинка и попадает в опасные ситуации, из которых человек ординарный вряд ли выйдет живым, – встает на пути злодея, задумавшего преступление века, едва не делается жертвой любви к великой актрисе, бороздит просторы Средиземного моря, сражаясь с турками и пиратами, а в Венеции должен совершить непростую миссию в привычной для себя роли наемного убийцы. Автор прославленных интеллектуальных детективов «Фламандская доска», «Клуб Дюма», «Кожа для барабана» в цикле о капитане Алатристе смело ведет игру на поле, где оставили яркий след такие знаменитые мастера авантюрно-исторических романов, как Александр Дюма, Рафаэль Сабатини, Эмилио Сальгари, и нисколько не уступает им.
В книгу литератора, этнографа, фольклориста и историка С. В. Фарфоровского, расстрелянного в 1938 г. «доблестными чекистами», вошли две повести о первобытных людях — «Ладожские охотники» и «Ледниковый человек». В издание также включен цикл «Из дневника этнографа» («В степи», «Чеченские этюды», «Фольклор калмыков»), некоторые собранные Фарфоровским кавказские легенды и очерки «Шахсей-вахсей» и «Таинственные секты».
Творчество писателя и историка Даниила Лукича Мордовцева (1830–1905) обширно и разнообразно. Его многочисленные исторические сочинения, как художественные, так и документальные, всегда с большим интересом воспринимались современным читателем, неоднократно переиздавались и переводились на многие языки.Из богатого наследия писателя в данный сборник включены два романа: «Господин Великий Новгород», в котором описаны трагические события того времени, когда Московская Русь уничтожает экономическое процветание и независимость Новгорода, а также «Державный Плотник», увлекательно рассказывающий о времени Петра Великого.
Пьер Амброзио Курти (годы жизни не установлены) – итальянский писатель, мастер исторического повествования, засвидетельствовавший своими произведениями глубокое знание древней римской жизни.В романе «Под развалинами Помпеи», окончание которого публикуется во втором томе данного издания, живой кистью художника нарисована картина римского общества в самый интересный и поучительный с исторической точки зрения период римской истории – в эпоху «божественного» императора Августа. На страницах романа предстанут перед читателем Цицерон, Гораций, Тибулл, Проперций, Федр, Овидий и другие классики Древнего Рима, а также императоры Август, Тиверий, Калигула, Клавдий и Нерон.
Эдуард Андреевич Гранстрем (1843–1918) — издатель, писатель, переводчик; автор многих книг для юношества. В частности, приключенческая повесть «Елена-Робинзон» была очень любима детьми и выдержала несколько переизданий, как и известная «почемучкина книжка» для девочек «Любочкины отчего и оттого». Широкую известность в России приобрели его книги «Столетие открытий в биографиях замечательных мореплавателей и завоевателей XV–XVI вв.» (1893), «Вдоль полярных окраин России» (1885). Гранстрем был замечательным переводчиком.
Пьер Алексис Понсон дю Террайль, виконт (1829–1871) — один из самых знаменитых французских писателей второй половины XIX века; автор сенсационных романов, которые выпускались невиданными для тех лет тиражами и были переведены на многие языки, в том числе и на русский. Наибольшую известность Понсону дю Террайлю принес цикл приключенческих романов о Рокамболе — человеке вне закона, члене преступного тайного общества, возникшего в парижском высшем свете. Оба романа, представленные в данном томе, относятся к другой его серии — «Молодость Генриха IV», на долю которой также выпал немалый успех.