Лебедь Белая - [22]

При князе Вышезаре готы совсем распоясались, как у себя дома по земле нашей расхаживали. Но ныне им дали достойный отпор. Князь Благояр не сидит сиднем на своём подворье, а водит рать на угорские кочевья и в Скуфь Готскую до самого Неаполя, и тем сдерживает вражьи набеги. Однако готы – союзники Царьграда, и василевсу князь Благояр словно кость в горле. Шлёт василевс готским вождям серебро и велит по-прежнему зорить селенья северские. И уграм шлёт серебро василевс. И уличам. И тиверцам. И полянам. И нет от того на славянской земле крепкого мира.

Придерживаться берега Днепра я не стал, поспешать требовалось. Говорить Сухачу о том, что шалят готы по земле северской, тоже не удосужился, ибо тогда он не только на дорогу жаловаться начнёт, а мне лишнее нытьё ни к чему. Выбрал я путь самый что ни есть прямой, через Боровицкое поле. Лес здесь со степью встречается, и места эти не каждому человеку понятны. Но я тут, можно сказать, вырос, и потому ведаю, как идти.

Неправы те, кто считает, будто степь – голое ровное поле, насквозь видное до самого окоёма. Не так это. На всю свою волю покрыта степь рощами – малыми лесными островками – изрезана глубокими оврагами и узкими лощинами. И холмы – то низкие, то крутые и обрывистые – разбросаны по ней в беспорядке, скрадывая видимое глазу расстояние. Предки наши веками здесь скот пасли и землю пахали, прежде чем ушли в глубь лесов под напором пришедших с восхода племён. Ныне всё меняется. Возвращаются люди к местам, где прадеды их похоронены, с кровью отвоёвывают родные земли у кочующих угров. Вновь поднялся над Ворсклой град Голунь, разрушенный некогда готами Германариха. И даже Скифское море в далёком Царьграде чаще именуют Славянским – это уже я сам слышал.

Покинув гостеприимность лесной крепи, я стал осторожничать. Мало ли кого на пути встретить можно? Если в лесу не так-то сразу кого узришь, то в степи человека задолго почуять можно. Я часто взбирался на холмы и глядел окрест, примечая всё, что не вязалось с обыденной степной жизнью. Сухач в такую пору радовался, по-хозяйски устраивался на привал, доставал запасы и норовил разжечь огонь. Поесть он любил, хотя, глядя на него, этого не скажешь – сущий кощей, во что только добро переводит? У него и после обеда живот всегда к спине ближе. Но разводить огонь я не позволял. Сухач обижался, но что мне до его обид? Вот доберёмся до какой-нибудь деревеньки, там и пообедаем по-праски, а пока пусть сухомяткой обходится.

Дважды мне казалось, что за нами идёт кто-то. Я вновь взбирался на холм, всматривался в травяное разноцветье, прислушивался к птичьему гомону, но лишь время зря тратил. Никого не увидел. Раз, правда, пахнуло дымком, но ветер быстро повернул вспять, не позволив мне увериться в этом.

Жильё на нашем пути встречалось редко. Наш человек привык селиться ближе к воде, там и дышится легче и оборонятся проще. К концу первой седмицы вышли мы к одному такому речному селению. Городок не городок, деревня не деревня, а всё же и вал проведён, и частокол, и вежи сторожевые. Глядишь, и двор княжьего посадника внутри сыщется. А если нет, так скоро будет. У нас так говорят: свято место пусто не бывает. До Киева отсюда рукой подать, да и Голунь, опять же, недалече. Не оставит северский князь такое место без опеки, да и дань с кого-то собирать надобно.

Заметили нас задолго до того, как вышли мы к воротам. Мальчонка-пастух, гнавший на водопой коровье стадо, некоторое время разглядывал нас, а потом стрелой рванул к городку, сея по пути смятение средь работающих на реповых полях женщин. Те, не разобравшись, подняли вой, будто по покойнику, так что у ворот нас встречала толпа смердов во главе со старейшиной. Уж не знаю, с чего они так всполошились: лезть на стены и брать городок на копьё мы не собирались, у нас и без того забот хватало. Старейшина, кряжистый сивобородый муж, с недоверием поглядывал на нас из-под густых бровей, и нетерпеливо притоптывал, будто застоявшийся конь. Смерды за его спиной не менее беспокойно водили рогатинами, то угрожающе наклоняя их, то вновь подымая.

При виде этой толпы Сухач перетрусил, даже ныть перестал, во как испугался. Но, на мой взгляд, пугаться было рано. Смерд – он не воин, и опасен лишь когда его в угол загоняют. Тогда он волком бросается на всякого, кто на пути встанет. Но мы не к врагам пришли, драки не ищем.

– По здорову вам, добрые люди, – поклонился я встречающим в пояс.

Старейшина сухо кивнул, будто одолжение сделал, и принялся обшаривать меня глазами. Оружье искал видимо, но всё мое оружье у ромея осталось, так что взгляд его малость потеплел. А обличье у меня хоть и не особо привлекательное, однако, человек в своём уме с голыми руками на рогатину не попрёт. Он это понимал, потому и вздохнул успокоено. Другое дело, что оружье мне и не требовалось. Десяток пахарей, пусть с рогатинами и топорами, не такая уж большая забота. Только вот стрельцы на пряслах – это уже труднее будет.

– Куда путь держите, путники? – заметно смягчившись, вопросил старейшина.

– Идём из Киев-града в град Голунь, – не скрываясь, поведал я. – Ныне Голунь, говорят, опять подымается.