Льды уходят в океан - [179]

Он направился было в буфет, но в это время услышал звонок. «Ладно, выпью в перерыв», — подумал Петр Константинович.

2

У самого входа в зал Смайдов почувствовал, как его кто-то взял за локоть. Петр Константинович оглянулся.

— Куда ты мчишься, мой конь ретивый?

Это был Виктор Родин. Как всегда, Смайдов искренне ему обрадовался.

— Здравствуй, Виктор. Сядем рядом?

— «Сядем рядом, поглядим в глаза друг другу. Я хочу под кротким взглядом…» Между прочим, у тебя когда-нибудь бывает кроткий взгляд?

— Бывает.

— Когда спишь?

— Тогда особенно… Давай-ка приземлимся вот тут, с краешку.

— Садись. Как настроение? По глазам вижу — рвешься… в бой.

Они сели, и Петр Константинович, наклонясь к Родину, сказал:

— Видишь ли, Виктор, для меня бой не самоцель. Если бы я верил, что у нас действительно нет никаких недоработок, я первым бы затрубил в фанфары. Но… Ты сам все знаешь не хуже меня… Ч-черт, не успел покурить, теперь буду страдать до перерыва. Может, выскочить на минуту?

— Поздно. Смотри, Лунев уже вышел.

…Родина избрали в президиум, и его место сразу же занял какой-то молодой человек в больших роговых очках. Наверное, студент, подумал Смайдов. Хотел спросить, но в это время сказали:

— Слово для доклада предоставляется секретарю горкома товарищу Луневу.

Смайдов внимательно слушал. Он не мог сказать, что доклад был сух или мало насыщен фактами, касающимися работы с молодежью. Особенно Луневу удалась та часть, где он проводил параллель между жизнью молодого поколения тридцатых — сороковых годов, Великой Отечественной войны и сегодняшних дней. Хотел этого Лунев или не хотел, но он не мог скрыть своей симпатии именно к прошлому времени. Смайдову почему-то все время казалось, что Лунев вот-вот взглянет налево, где сидело много молодежи, и крикнет: «А все ли вы готовы повторить подвиг своих отцов?»

Но он этого, конечно, не крикнул. Хотя с присущей ему прямотой и сказал:

— Мы рады видеть то, как лучшая часть нашей молодежи продолжает дело старшего поколения. Мы не можем сказать, что эстафета передается в слабые руки. Однако мы не имеем права и закрывать глаза на тот факт, что другая часть подрастающего поколения, пусть совсем не значительная, забывает боевые традиции, оставленные ей в наследство. Леность духа, отсутствие гордости за те великие дела, которые свершает Родина, — разве это жизнь в горении?!

— Хорошо сказано! — заметил сосед Смайдова в роговых очках.

«Неплохо, — подумал и Петр Константинович. — Очень неплохо».

Размышляя, Смайдов на какое-то время отвлекся от доклада, а когда вновь сосредоточился, услышал:

— …Но есть и такие люди, которые страдают манией сгущения красок. Они ничего, кроме пятен на солнце, не видят. Больше того, они выискивают эти пятна, словно им доставляет удовольствие подчеркнуть: смотрите, мол, как получается, говорим о том, что наша молодежь — самая передовая в мире, а мусор — вот он, на поверхности. Им бы только видеть этот мусор, а мести его — не их дело… Таким товарищам мы должны сказать: поосторожнее…

Смайдов увидел, как Лютиков, сидевший рядом с Родиным, повернулся к Луневу и горячо зааплодировал. Его поддержал весь президиум, а потом и весь зал.

Смайдов украдкой взглянул на своего соседа, и тот, перехватив его взгляд, спросил:

— Здорово?

Смайдов кивнул:

— Здорово, ничего не скажешь.

После Лунева на трибуну поднялся директор рыбокомбината, затем прокурор города, потом кто-то из педагогов и, наконец, Лютиков.

Вначале Смайдов старался не пропустить ни одного его слова, но вскоре понял, что ничего нового он не услышит. И даже когда Лютиков назвал его фамилию и обрушился на него с такими нелепыми обвинениями, что в пору было бежать без оглядки, Петр Константинович, удивляясь самому себе, оставался почти спокойным.

Лютиков был верен себе. Словно бы во всем соглашаясь с Луневым, он, тем не менее, искусно выхватил из речи секретаря горкома только те слова, которые в данном случае ему были нужны. И оперировал сейчас ими с завидным умением. Оказывается, Смайдов в своей записке горкому партии клевещет на советскую молодежь и это — его главная цель… Оказывается, Смайдов не видит в нашей действительности ничего светлого, он ничему и никому не верит, всех наших молодых рабочих сравнивает с каким-то Прайтом, английским полурабочим-полубизнесменом. Смайдову поменьше надо слушать за границей всяких краснобаев, которые злобно утверждают, что у нас больше не будет ни Кошевых, ни Матросовых, ни Гастелло…

На Петра Константиновича начали оглядываться. Одни сочувствующе, другие удивленно и с недоумением: его всетаки многие знали не с этой стороны, — третьи подбадривающе: «Держись!»

И он держался.

Написал записку Луневу: «Прошу дать мне слово».

Лунев, прочитав записку, спокойно отложил ее в сторону: спешить, мол, некуда, пусть вначале выскажутся другие.

Его фамилию назвали только после перерыва. Петр Константинович поднялся по ступенькам к трибуне, и все утихло: интересно ведь послушать человека, которому предъявлены тяжкие обвинения.

Смайдов положил перед собой совсем крохотный листок из блокнота, мельком взглянул на него и начал:

— Товарищ Лютиков сказал, что главная моя цель — клеветать на нашу молодежь, сгущать краски, что я ничему и никому не верю. Очень серьезное обвинение. И, видимо, мне надо было бы использовать эту трибуну для того, чтобы оправдать себя в глазах тех, кто здесь присутствует. Но я не стану этого делать. Все равно, рано или поздно, товарищу Лютикову придется кое-что пересмотреть.