Лазарев. И Антарктида, и Наварин - [3]

Не предавай себя печали,

Не сокращай стенаньми век:

Блаженны небеса создали

Тебя к блаженству, человек!

Умей сей жизнью наслаждаться,

Умей ты всем довольным быть;

Сколь много ни грустить, ни рваться,

Твоих судеб не пременить…[4]

Гаврила Романович наполнил бокалы вином, помянули своих покойных жен. У Лазарева немного отлегло на душе.

— Ведаешь, Гаврила Романович, когда в отъезде по губерниям, как-то забываюсь. А вернусь во Владимир, места себе не нахожу. Ежели бы не детки милые, совсем худо было.

Державин сочувственно согласился и вдруг предложил:

— Давай-ка, братец, пока я вхож в апартаменты Сената и якшаюсь с сановниками, похлопочу за тебя.

— Коим образом? — недоумевал Лазарев.

— А тем образом, дабы тебя от грустных воспоминаний отдалить, перевести на службу в Петербург.

Лазарев задумался. Ему пришлась по сердцу служба во Владимире. За десятилетие сроднился он с этой древней землей, его обитателями, вложил по мере своих способностей и совести в устройство города и края свою, пусть скромную лепту. Здесь родились его дети, но содержать их и воспитывать с каждым годом становилось сложнее.

— Пожалуй, возражать мне будет лицемерно, — в раздумье проговорил Лазарев. — Однако тебе-то хлопотно сие.

— Попыток — не убыток. — Державин разлил вино из графинчика. — Нынче есть у меня поддержка добрая Александра Васильевича Храповицкого, старинного приятеля. Пожалуй, надежа на него более верная будет…

Державин сдержал свое слово, успел-таки до перемены на троне российском поспособствовать назначению друга сенатором…

…Высокие двери притвора Успенского собора настежь распахнулись. Стоявшие у входа прихожане чинно посторонились. Из храма, чуть склонив голову, вышел губернатор, держа за руки двух сыновей.

Только что прогремела майская гроза, короткий ливень обильно смочил распустившиеся кущи зеленых палисадников, укрывших сплошь высокий откос и Муромский спуск.

Тучи уже пронеслись, и лазоревое небо, подернутое вспененными облаками, радовало душу. Лазарев с мальчиками подошел к откосу.

Справа, за Муромским спуском, весь склон до Козлова вала был облеплен белыми хлопьями цветущих вишен.

Тут и там по кручам, оврагам, ложбинам и промоинам весело журчали ручейки, напоминая о прошедшем ливне. Ниже они сливались в потоки, сбегавшие в Клязьму. Половодье еще не прошло. Всюду в пойме блестели разливы, вплотную подступавшие к опушке заречного леса. Насколько хватало глаз, справа и слева густые сосновые рощи постепенно соединялись в сплошную синеву уходящего за горизонт безбрежного лесного массива.

— Андрейка! Погляди-ка, — Миша бросил руку отца, — опять «гусятина» плывет!

Справа по излучине Клязьмы, из-за прибрежной рощицы, показался распущенный парус небольшого торгового судна.

— Эка невидаль, Мишутка, — заважничал старший брат, — мы вчера с тобой целых три видели.

— Из каких же мест и куда сие судно направляется? — хитро прищурился отец, а сам задумался о чем-то своем.

Вчера он с тещей, престарелой вдовой Пелагеей Федоровной Чагиной, побывал на кладбище. Поклонился праху незабвенной жены.

Накануне закончил передачу дел своему преемнику. Надобно поспешить в столицу. Новый государь, по слухам, круто спрашивает за промедление.

— Вестимо, в Гороховец, а дальше в Нижний Новгород, — перебивая мысли отца, бойко проговорил Андрей и озорно поглядел на замешкавшегося брата.

Петр Гаврилович раньше рассказывал, куда везут товары владимирские купцы. Но Миша не оплошал и с ехидцей спросил:

— А после в какую сторону?

Андрей наморщил лоб, насупился, поглядывая на отца. Тот ухмыльнулся, довольный любознательностью ребят.

— Смотря кому товар купеческий предназначен, — пояснил он. — В страны южные, значит, вниз по Волге-матушке в море Каспийское. Европейским странам — в море Белое или Балтийское, опять же Волгою-рекой.

— Что значит «европейским странам»? — не унимался Миша.

— Досужий ты, но это к добру, — ухмыльнулся отец. — Видишь, солнышко клониться к земле начало? Потом западет книзу, вовсе из глаз скроется. Там и пребывают страны европейские. Нынче осенью пойдешь в гимназию, там сии премудрости тебе раскроются.

Петр Гаврилович взял ребят за руки:

— В столице море Балтийское рядом плещет волнами, а нынче поклонимся в последний раз земле Владимирской.

Гардемарины

После кончины Петра Великого российским престолом, с короткими перерывами, почти на семьдесят лет завладели женщины. Екатерина II была последней правительницей. Ее предшественница, Елизавета, одной из первых заметила пристрастие малолетнего цесаревича Павла к морским «утехам» с корабликами. А мать, Екатерина II, заняв престол, пожаловала восьмилетнего сына «генерал-адмиралом», а потом назначила президентом Адмиралтейств-коллегии.

— Мы ревностно печемся о цветущем состоянии флота, — поясняла она наставнику сына вице-президенту Адмиралтейств-коллегии графу Ивану Чернышеву, — знаем о пользе его государственной и желаем подражать во всем блаженной и бессмертной памяти деда, императора Петра Великого.

Чернышев не понаслышке знал, что «флот создается морем и на море, а не указами и канцеляриями», и внушал это цесаревичу постоянно. Однако мать не подпускала его к кораблям, иногда лишь брала с собой при редких визитах в Кронштадт и Ревель.