Эскадра по сигналу флагмана выходила в море сразу после обеда. Один за другим снимались с якорей и вытягивались на внешний рейд корабли, строились в кильватерную колонну.
У самого уреза воды высились белокаменные крепостные стены мощных бастионов. Ощетинившись орудиями, они надежно защищали колыбель флота с моря. Почти восемьсот стволов поджидали незваных гостей. Ровный норд-вест курчавил барашками размеренно катившиеся волны, приятно свежил лица моряков. Втугую обтянув паруса, правым галсом головным шел младший флагман, контр-адмирал Нахимов. Когда он вышел на траверз Херсонеса, последний корабль занял место в строю.
Любуясь вытянувшейся на несколько миль стройной колонной, флагман радовался выучке экипажей.
— Передайте Нахимову на «Ягудиил», — скомандовал Лазарев, не отрываясь от подзорной трубы, — повернуть на курс зюйд-вест, начать расхождение для примерного сражения согласно плану.
Едва сигнальщики набрали и подняли сигнал, как на «Ягудииле» мгновенно его отрепетовали, и корабль младшего флагмана тут же начал уваливаться под ветер.
— Каков же все-таки молодец Нахимов, — сказал, опустив трубу, Лазарев подошедшему Корнилову, новому начальнику штаба флота. — Там, где он, всегда превосходно и лихо управляются с парусами, и все кажется ему нипочем. Море для него как дом родной.
— Да-с, ваше превосходительство, — радуясь за товарища, ответил Корнилов, — с морем он, пожалуй, сроднился навсегда.
…К вечеру ветер покрепчал. Солнце подернулось пеленой. Откуда-то потянулись чередой свинцовые тучи, цепляясь за клотики мачт. Море пробуждалось. Волны бились о борт, мириадами брызг окатывали паруса, надстройки, людей и катились, подгоняемые неведомой силой, к далеким берегам…
Ночью разбушевавшаяся стихия яростно обрушила громады валов на прибрежные скалы, словно изливая необузданный гнев на того, кто смеет вступать с ней в схватку…
А на рассвете, угомонившись, море опять ласкало берега нежными всплесками набегавших задумчивых волн, завораживало и вновь звало в свои пленительные объятия, обещая мир и покой…
Утром в каюту адмирала на «Двенадцати апостолах» постучал лейтенант Дмитрий Шестаков, адъютант, поздравил своего командира:
— Ваше высокопревосходительство, нынче юбилейная кампания у вас.
Лазарев недоуменно вскинул брови.
— Пятидесятая, — пояснил адъютант.
Лазарев удивленно покачал головой, прищурился, усмехнулся:
— Ежели и кадетские годы присовокупить, то, пожалуй, наберется…
Невольно вспомнились последние годы, Черноморский флот. Почти два десятилетия отдано его становлению, и усилия вроде бы не пропали даром. Главное, в эти годы надежно было закрыто море для непрошеных гостей.
В открытую дверь балкона донесся возглас адъютанта:
— Бриг «Эней» слева!
Накинув сюртук, щурясь от яркого утреннего солнца, Лазарев вышел на балкон.
Слева от Херсонеса, сквозь строй соединенных эскадр флота, лихо и мастерски резал корму флагмана бриг, двенадцатипушечный «Эней», на шканцах отдавал честь адмиралу Иван Унковский.
Довольный Лазарев крикнул в рупор:
— Так держать!
Дружное «ура!» ответило с «Энея».
Заслужив похвалу флагмана, бриг уходил в Средиземное море.
Это было последнее рандеву в море адмирала и его любимого ученика.
Начало 1851 года прошло в заботах. Развернулось строительство пароходного завода в Николаеве. В Севастополе вступили в строй сухие доки для линейных кораблей.
Связь с кораблями в море — основа быстрого и точного исполнения приказов флагмана, особенно в бою. В конце января командующий флотом выдал свои дельные замечания на новый «Свод морских сигналов» и советовал использовать вековой опыт других флотов мира.
Неожиданно тяжелый недуг резко обострился, и в конце февраля по письменному указанию царя Лазарев уехал лечиться в Вену, предчувствуя свой скорый конец.
В январе 1851 года Корнилов принес документы на подпись ему, среди них подложил прошение на имя царя — выдать денежное содержание главному командиру флота на лечение за год вперед.
Лазарев, несмотря на слабость, пошутил:
— Человек в моем положении, Владимир Алексеевич, может надеяться прожить только два месяца, а потому и жалованье истребовать за два месяца.
Состояние Лазарева ухудшалось день ото дня, но, несмотря на это, он ежедневно принимал доклады и давал распоряжения по флоту капитану 1-го ранга Истомину.
Подписывая как-то бумаги, он отложил одну из них в сторону и с укором посмотрел на Истомина. Тот покраснел.
Истомин знал, что семья Лазарева живет скромно, и, думая о будущем, составил прошение царю, авось адмирал не заметит.
— Как вы, Владимир Иванович, решились на это? Всю жизнь ни разу не просил ни о чем, не теперь же изменять своим правилам. — Он разорвал бумагу.
В эти же дни, загоняя лошадей, в Вену приехал из Триеста Унковский. Неделю назад в Триесте он получил письмо от жены Лазарева, что дни его сочтены.
…В начале марта, после одного из длительных походов, бриг «Эней» бросил якорь на рейде Триеста.
Получив письмо, командир «Энея» собирался уже сойти на берег и ехать в Вену, но, осмотрев рейд, понял, что в Триесте ожидают коронованную особу. Действительно, через полчаса с моря показался пароход со штандартом австрийского императора. Только что вступивший на престол Франц-Иосиф решил обзавестись флотом, пригласил из Англии в советники адмирала Непира и возвращался с ним из первого плавания в Венецию. Увидев на рейде русский военный корабль, да еще Черноморского флота, слава о котором разнеслась по Европе, молодой венценосец захотел воочию убедиться в достоверности молвы.